Но тем не менее все полгода он прослужил рядовым штурмовиком, ни от чего не уклонялся, не прятался, не бегал, и он выжил.
Он — крутой. Он — настоящий Герой.
Я, безусловно, горжусь тем, что прошёл с этим человеком бок о бок достаточно сложный участок своей жизни.
Я признателен ему за поддержку, которую он мне оказал на стадии моего вхождения в лагерную жизнь. За дельные и толковые подсказки, которые помогли мне разобраться в хитросплетениях жизни за колючей проволокой.
Ну и конечно же, я горжусь тем, что мы оба пусть и в разное время и в разных местах, но оказались под знамёнами одного легиона.
Легиона «Шторм Z».
Я, к сожалению, не особо успел расспросить его о ратных буднях. Нет у меня каких-то цельных рассказов о его боях и походах.
Запомнился только один штрих: был яростный штурм, и он захлебнулся. Бойцы откатились. А командир, духовитый парень, рванул вперёд, на адреналине, ворвался к хохлам в окоп, бился с ними и попал в плен.
Хохлы отрезали ему голову и выставили на бруствер.
А наши уже не могли штурмовать.
И могли только в бессильной ярости наблюдать эту ужасную картину.
Зная Дениса, его горячий и сокрушительный нрав, я могу только представить, какая злость клокотала внутри его тогда…
Сейчас он со своей семьёй.
Я никогда сильно ему в душу не лез в плане его личной жизни. Но, как я понял, до тюрьмы имели место быть какие-то разногласия с супругой.
Сейчас, я надеюсь, всё это уже в прошлом.
Тюрьма и война помогают как минимум определять истинные, настоящие ценности и расставлять всё по своим местам.
Поэтому, я думаю, у моего друга Дениса Татарина всё хорошо.
Есть и будет.
Даст Бог, мы ещё встретимся.
XXV
Мы вернулись в расположение поздним вечером.
Эвакуировались на санитарной ниве с демонтированным задним сиденьем.
Впятером, вповалку, вместе с оружием.
«Нива», уходя от ЛБС, летела по просёлкам и битому асфальту как сумасшедшая. Водитель на секунду включал фары, только скорректировать направление, потом мы опять неслись в темноте.
Задняя дверь не закрывалась, приходилось постоянно перегруппировываться, чтобы не вылететь из машины на полном ходу.
На ухабах мне со всей дури попадало от автомата товарища, я, злясь от боли, крыл всё на свете матом.
Мистер Грин посмеивался.
Зато живые! — говорил он.
Что ж, Барс, наверное, предпочёл бы прыгать с нами по ухабам в багажнике «Нивы», нежели лежать в «штанах» перед хохляцким опорником.
Утром явился мистер Басмач.
Отечески обнял нас всех.
— Парни, вы молодцы, — сказал он. В глазах его блеснула скупая мужская слеза. — Барса, конечно, жалко, — добавил он.
— А где мистер Фьюжн?
Мистер Басмач развел руками:
— Никто не знает, брат.
— А пятисотые наши не объявлялись?
Мистер Басмач потемнел лицом.
— Пусть даже не появляются. Лично их…
Он стиснул кулак и потряс им.
Собственно, больше меня ничего не интересовало. Я ждал, когда мистер Басмач уйдёт.
И он ушёл, посоветовав нам хорошо отдохнуть, потому что вечером, скорее всего, будет новое задание.
Я описываю наш диалог очень буднично и без красок. Просто словами его не передать. Чтобы он заиграл всеми цветами радуги, вам нужно представить атмосферу советского истерна, сюжет с человеком ярко выраженной восточной внешности, одетого в камуфляж, и такой разговор:
— О, Абдуллох, а где мой караван с героином?
И Абдуллох такой поднимает глаза к потолку, разводит руками и отвечает:
— Только Всевышний знает это.
— А два этих грязных шакала, что с ними?
— О, джаляб, эти два грязных шакала не уйдут от моего гнева.
Вот теперь, да, теперь диалог с мистером Басмачом и его пафос более-менее воссоздан.
Мистер Фьюжн не объявился до вечера. Ни он, ни те, что исчезли с ним.
А вечером было новое задание.
Мы поехали на эвакуацию раненых, но по дороге ситуация поменялась, и уже за пределами расположения нам была поставлена иная боевая задача. Мы были почти в прежнем составе. Со мной были два моих товарища из группы мистера Грина, и нам добавили трёх старых бойцов. Одного из них назначили старшим группы.
Я назову его мистер Щит. Сперва я хотел назвать его мистер Факинг Щит, но это весьма громоздкая конструкция, поэтому пусть он останется мистер Щит.
Просто shit.
Двоих товарищей, что были со мной, я назову Джобс и Ваня. Пришло время рассказать немного и о них.
Джобс отдалённо пересекается фонетически с его реальным позывным, а Ваню на самом деле зовут Ваня, и мне кажется, нет ничего страшного, если я так и буду его звать. Если бы его звали Рамирес, Навуходоносор или даже хотя бы Спиридон, это было бы чересчур откровенно и прозрачно. Но Ваню-то можно называть прямо. Мало ли за ленточкой Вань?
Ваня — мой добрый друг ещё с учебки.
Ваня характеризует себя как «чёрный крестьянин». Что это значит, мне неведомо, я и не вникал особо. Он из Сибири.
Ваня детдомовский.
Ваня разведен, но очень тоскует и переживает по этому поводу. Изредка ненавязчиво он звонит своей бывшей жене и пытается как-то наладить контакт.
Когда ему кажется, что дело сдвинулось с мёртвой точки, Ваня светится искренней радостью. Когда бывшая супруга холодна и непреклонна, он чахнет, как роза в пустыне.
Что уж там у них вышло, я не знаю.