Шторм Z. У вас нет других нас

Я считаю, что преодоление той слабости и растерянности, малодушия и нерешительности дало мне силы и на то, чтобы залезть на бронетранспортёр, и на то, чтобы остаться на три дня на северной окраине Н-ки.

Принципы и объяснения того, почему «отказаться невозможно», сами по себе мощный фактор.

Но, подпитанные извне реальными эмоциями и рефлексиями, они приобретают арматурное наполнение.

Впрочем, всё это я говорю с высоты сегодня.

А тогда, приняв решение и сказав «хорошо», заключив сделку с совестью, я больше думал о насущном.

О том, что рептильное мышление Гагика и Горностая, с горизонтом планирования солевого наркомана, продумало схему, что сделать «здесь» и «сейчас».

Но у них не было легенды, как всё обосновать и преподнести потом.

И кроме меня, похоже, некому было её придумать, продумать и реализовать.

И вот тогда я вспомнил про пулемёты.

XXVII

План мой не искрил какой-то гениальностью и не блистал хитросплетениями. «Мы пошли, но не прошли, апатамушта бла-бла-бла» — этот вариант я отмел на корню.

Все пятисотые несут такую чушь.

Несерьёзно.

Мы пошли. Мы прошли. Мы дошли до точки. У нас накрылся «азарт», и мы не смогли связаться. Сидели какое-то время, ждали, потом нас начали крыть артой (а там всегда кроют), и мы откатились.

Главное, доказать, что мы были там.

И лучшее доказательство, а также лучшая пилюля от неприятного разговора, — это притащить к себе в роту два затрофеенных пулемёта.

Всякую херню можно подобрать в любой лесополке по дороге. Но беспризорные пулемёты — это, прямо скажем, редкость.

Это вопиюще уникальный случай, и упускать его было нельзя. Два пулемёта были нашим железобетонным алиби, единственным, чем мы могли доказать, что были на передке.

С двумя пулемётами «апатамушта», может быть, и прокатит.

Как преступник, решившийся на злодейство, отбрасывает в сторону сомнения и колебания и думает только о том, как реализовать свой умысел, так и я, коль скоро сказал Гагику «хорошо», думал теперь лишь о том, как сделать всё так, чтобы по возвращении в располагу у нас всё было «на должном».

До часу дня мы шатались взад и вперёд по лесополке, меняя локацию, чтобы подолгу нигде не отсвечивать. С передка и на передок ходило много людей, рядом был пункт эвакуации. Не надо было привлекать внимание.

В час дня неожиданно яростно замолотила наша артиллерия.

Это значит, что дорога назад была открыта и у нас появилось время выйти из лесополосы и продвинуться назад. Мы хотели уйти в три, но лучшая возможность была сейчас.

Да и пулемёты не давали мне покоя. Не ровён час, думал я, объявятся иные страждущие. А то и хозяева.

Ни Гагика, ни Горностая долго уговаривать не пришлось. А Джобс с Ваней априори были за любое моё решение. Ваня до сих пор ещё толком не пришёл в себя и пытался каждый привал приткнуть куда-то свое бренное тело, чтобы вздремнуть.

Мы выдвинулись назад.

Быстро прошли точку сборки, бегом пересекли открытое пространство и вошли в лесополосу, где были утром.

Впереди шёл Горностай, за ним Гагик, потом Ваня, Джобс и я замыкающим. Вот Горностай куда-то свернул в кусты, за ним пошли остальные, и с некоторым отставанием — я.

Продравшись через кустарник на небольшую поляну, я увидел следующую сцену. Стоят какие-то угрюмые дядьки, прямо такие вот «псы войны», один из них уже крутит в руках «азарт» Горностая, а другой сидит на ящике с БК и протирает тряпочкой разобранный пулемёт.

Второй пулемёт стоит рядом с ним.

Когда до меня донёсся обрывок фразы со словами «…что ты пиздишь?», обращённой к Горностаю, я понял, что мы попали в сюжет из песен» Короля и Шута».

Когда чуваки шли по лесу, увидели дом с огоньком в окне, решили туда заглянуть, а там сидит людоед и пожирает чью-то зажаренную ногу: «Ну, заходите, пацаны, раз пришли».

Будь как дома, путник,
Я ни в чём не откажу,
Я ни в чём не откажу…

Горностай нёс какую-то пургу, уходя от чётких и конкретных вопросов. Настройки «азарта», которые он сбил, ему очень быстро восстановили, сунули рацию в руку:

— На, всё работает. Выходи на своего Бодрого.

Мистер Бодрый — это наш ротный на тот момент.

На Гагика в эти минуты было страшно смотреть. Он был бледен и ошарашен столь неприятным развитием ситуации.

Джобс очень красноречиво смотрел на меня. В его глазах читалось: «Надо было всё-таки идти, куда послали».

Ваня по-прежнему плохо понимал, что происходит, был отрешён и бесстрастен.

Горностай жал кнопку «азарта» и дрожащим голосом вызывал мистера Бодрого. Мистер Бодрый не отвечал, и Горностай всякий раз пытался под это дело с наркоманской тупой наивностью спрыгнуть с темы: мол, не отвечает, так мы это, дяденьки, мы пойдём…

Тот, что был с пулемётом, аккуратно отложил его в сторону, взял у Горностая рацию и на раз-два связался с офицером полка, курировавшего «штормов».

Через несколько дней прямо в центре города Т. этот офицер будет убит осколком ракеты, маленьким кусочком металла, попавшим ему прямо в сердце. Я чуть ли не в последний раз слышал его голос тогда.

— Имбирь, это Берш. Тут пятеро с роты Бодрого. По ходу, запятисотились.