Штормовое предупреждение

— Жив, товарищ командир. Так, царапнуло малость.

— Главное, что жив. А четверых — насмерть.

Командир подошел к иллюминатору и долго смотрел задумчивым, грустным взглядом на тяжело вздыхавшее за стеклом море. «Жалеет», — отметил про себя Семен. Он подумал о том, что командиру, наверное, вдвойне тяжелее переживать гибель каждого матроса — ведь помимо обычной человеческой жалости он испытывает еще нечто большее. На нем держится корабельная семья, он — ее глава, он учит и воспитывает матросов, заботится о каждом члене экипажа, как заботится о своих сыновьях отец. Семен не помнил своего убитого кулаками отца, но он, наверное, был таким же вот строгим и заботливым. «Вот и Федька тоже без родителей. Мать повесили, отец, может, тоже убитый. Кто теперь станет мальчонке заместо отца?»

— Как с парнем-то будем? — спросил Семен.

Командир медленно обернулся, встряхнул головой, словно отгоняя грустные мысли, и, подойдя к Федьке, долго смотрел на него. Федька весь как-то сжался, ожидая решения своей судьбы, и умоляюще смотрел на Семена, словно все зависело именно от него. А Семен таким же умоляющим взглядом смотрел на командира. Наконец тот твердо сказал:

— Пусть остается. Вы слышите, юнга Васильев?

— Так точно! — вытянулся Федька. И его лицо расплылось в счастливой улыбке.

Так и остался Федька на корабле…

☆

ПОСЛЕ ШТОРМА

Четверо суток штормило. На пятые ветер стих, а когда на горизонте показалось дрожащее марево огней родной гавани, улеглось и море. Матрос Иван Гвоздев, вспомнив, что под утро ему заступать на вахту, подумал: «Хорошо, что шторм утих, вахта будет спокойной».

Его разбудили в половине четвертого. Наскоро умывшись, Гвоздев потеплее оделся и поднялся на палубу. Вахтенный офицер проверил, знают ли свои обязанности молодые матросы, впервые заступающие на вахту. Из старослужащих спросил только Гвоздева. Гвоздев доложил четко и довольно бодрым голосом, хотя в душе был несколько обижен тем, что офицер равняет его с молодыми матросами.

Впрочем, Гвоздев уже привык к тому, что в последнее время многие стали относиться к нему с недоверием. Три года он был прилежным матросом, а вот на четвертом все пошло, как говорил дед Щукарь, наперекосяк. То по рассеянности швабру за борт выкинет, то забудет весла из шлюпки убрать, то кранец потеряет, — словом, стал самым нерадивым матросом в боцманской команде. Главный боцман корабля мичман Седов и так и этак пробовал подойти, чтобы узнать, что у него на душе, почему не ладится служба. Но ничего не сумел выведать у замкнувшегося вдруг матроса.

А причина была самая обыкновенная: Иван Гвоздев влюбился в библиотекаря матросского клуба Клаву Полуэктову. Виновата в этом была, видимо, не только Клава, но и весна. Она щедро заливала теплом и светом помолодевшую в новом убранстве землю, развесила по городу белые и розовые дымки зацветающих яблонь и вишен, напоила воздух густым запахом земли, цветов и трав. От этого пьянящего аромата Иван шалел, его не покидало смутное беспокойство и какая-то непонятная тоска, ожидание чего-то, что непременно должно случиться. И вот случилось…

Иван зачастил в библиотеку. Он подолгу рылся в книгах, не выбирая, а лишь перебирая их. А Клава не обращала на него того особого внимания, которого так хотелось ему добиться. Должно быть, она полагала, что Гвоздев много читал и поэтому так придирчиво выбирает книжку. Один раз она долго разговаривала с матросом с другого корабля, и Иван решил, что она неравнодушна к этому матросу, потому что после его ухода как-то особенно грустно вздохнула.

С тех пор Гвоздев почувствовал себя глубоко несчастным. Он похудел, лицо его осунулось, широкие скулы выступили еще больше, взгляд глубоко посаженных глаз стал жестким и холодным.

— Совсем ты, брат, вышел из меридиана, — сочувственно сказал штурманский электрик Павлик Федосов, встретив Ивана в матросском клубе. — С чего бы это?

С Павликом они дружили давно, Иван не раз намеревался рассказать ему о Клаве, но все не было подходящего случая. А сейчас понял, что Павлик и сам догадывается, и промолчал.

— В библиотеку, значит, ходил, — спокойно отметил Павлик и взял у Ивана книгу. — Так, стишочки почитываешь!

Он сказал это таким тоном, как будто в стихах было что-то предосудительное.

— Стихи, — поправил Иван.

— Может, и сам сочиняешь? — подозрительно спросил Павлик.

— Не пробовал.

— А ты попробуй. Им, — Павлик кивнул в сторону библиотеки, — им это нравится.

С тех пор Иван начал потихоньку пописывать стихи. Он стал уединяться, редко участвовал в тех незатейливых развлечениях, которыми скрашивали вечера в матросском кубрике. Особенно легко получались стихи во время ночных вахт, когда никто не мешал думать.

Вот и сейчас Гвоздев ходил по юту и сочинял:

Смотрят сверху задумчиво звезды,
Ходят лунные тени кругом…
Я пришел, как раскаянье, поздно:
Ты вздыхаешь о ком-то другом…