Штрафбат 999

— Карл!.. в голову… меня… глаза… Карл! — только и смог разобрать Шванеке.

— Да здесь я! Здесь! — выкрикнул он и в ужасе увидел превратившуюся в кровавое месиво верхнюю часть лица Дойчмана. Ни носа, ни глаз, ни надбровных дуг не было — кровь, ошметки мышц и отломки костей…

Шванеке беспомощно огляделся, но тут же взял себя в руки. Подхватив Дойчмана под мышки, он стал тащить его к танку, на противоположную от русских сторону подбитой машины.

Дойчман страшно кричал, и крик этот острым ножом вонзался в мозг Шванеке. Тут взгляд его случайно упал на ноги Дойчмана — бог ты мой! И это еще вдобавок!

Левая нога Дойчмана бессильно волочилась по снегу и казалась длиннее правой. Ниже колен она была раздавлена всмятку и страшно кровоточила.

— Доктор, я дотащу тебя! Дотащу, слово даю! Не бойся, только дотерпи!

— Нога-а! Моя нога! — продолжал вопить Дойчман.

— Ладно-ладно, зацепило чуток! — попытался успокоить его Карл.

— Но-га-а-а! Я… Я…

Шванеке проворно расстегнул ремень Дойчмана и крепко перетянул им изувеченную ногу выше колена. Потом разорвав штанину, осмотрел рану. И содрогнулся: левая нога Дойчмана висела на тонких ошметках мышц и сухожилиях. Ладно, голова подождет, это не так страшно. А вот нога… Он же кровью изойдет…

— Дотащу тебя, профессор, дотащу, никуда не денусь! Все не так страшно, поверь!

— Ты… ты… брось… иди… не возвращайся… из-за меня все…

— Ладно, помолчи!

Перевязочные пакеты! Где они?

— Сильно болит, профессор?

— Да… Глаза…

Огонь русских сосредоточился на танке. Но Шванеке не обращал на это внимания.

— Глаза болят от давления воздуха, пойми, профессор, это же понятно, мы с тобой люди ученые!

Шванеке лгал напропалую, лишь бы только успокоить Дойчмана, а сам тем временем извлек из кармана складной нож, который он стащил в хозподразделении, занимавшемся плотничьими работами. Он пристально смотрел на то, что осталось от ноги Дойчмана.

— А сейчас сделаем перевязочку, — сообщил он. — Не дрейфь, профессор, я мигом, а потом потащу тебя к нашим…

— Глаза… Глаза, — продолжал стонать Дойчман.

— Да-да, сейчас, — бросил Шванеке и, раскрыв нож быстро отхватил обрывки кожи, мышц и сухожилий, на которых висела раздробленная голень.

Дойчман закричал. Такого крика Шванеке в жизни не слышал.

— Ничего, ничего, все позади, пойми, это были только куски кожи, пойми… тут уж… Все, все, больше не будет больно.

— Да, да, но… глаза, — вопил Дойчман.

Шванеке, ловко перевязав культю ноги, вытащил свой перевязочный пакет и стал накладывать повязку на обезображенное лицо Дойчмана. Кровотечение почти остановилось. Сомнений не оставалось — Дойчман ослеп, ему с корнем вырвало глазные яблоки, раздробило нос, надбровные дуги, зато каким-то чудом не задело лобную кость и мозг, но, может, еще рана на лице и не такая глубокая, думал Шванеке, это только сразу после ранения все выглядит жутко, а потом, когда хирурги залатают и заштопают, глядишь, и терпимо…

Покончив с этим, Карл Шванеке, чуть приподнявшись, повернулся к немецким позициям и заорал что было мочи:

— Не стрелять! Свои! Не стреляйте, вы, идиоты! Слышите? Не стреляйте!

Он кричал и кричал до тех пор, пока огонь со стороны траншей немцев не прекратился. После этого он крикнул:

— Прикрывайте нас! Слышите — прикрывайте!

Их стали прикрывать.

Взвалив бесчувственное тело Дойчмана на спину, он, чуть присев, подхватил оторванную голень «профессора» и, зажав ее под мышкой и пошатываясь, побежал к позициям своих. Уже на полпути в воздухе зашипела осветительная ракета, потом еще одна, еще… Он не сразу понял, что огонь прекратился. Позиции погрузились в тишину, лишь кое-где глухо хлопали выстрелы ракетниц. Вот и хорошо, нормально, а теперь не торопясь. Шаг за шагом он приближался к позициям, краем глаза видя свою странную, колыхавшуюся, бесформенную тень на снегу. Мины? Дьявол с ними, с минами, иногда ему даже казалось, что наступи он сейчас на мину, и это было бы избавлением. Он понимал, куда возвращается. Понимал, что его там ждет, но упрямо шел вперед. Несмотря на то, что почти не верил в то, что Дойчмана спасут. Может, он уже мертв, кто знает? Как и зажатая под мышкой оторванная нога. Но он пообещал ему, дал ему слово, что дотащит до своих. «Я дотащу тебя, профессор» — ведь это были его, его слова! Никто его за язык не тянул! И он дотащит его, дотащит, невзирая ни на что, живого, мертвого — неважно, пусть даже ценой собственной жизни.

У бруствера к нему бросился какой-то молодой лейтенантик. Их уже ждали двое санитаров с носилками. Шванеке сам, не позволяя им, бережно уложил Дойчмана на носилки и только после этого выпрямился.

Над Дойчманом склонился один из санитаров.

— Живой? — спросил лейтенант. Шванеке пожал плечами.

— А это к чему?

Лейтенант глазами показал на обрубок ноги Дойчмана у Шванеке под мышкой.

— Ах да! — спохватился Шванеке и положил его на носилки.

— Поймите, я не мог и ее там просто так бросить. Я его решил целиком дотащить, понимаете, всего целиком.

— Он еще жив! — доложил санитар.

— Тогда поторопитесь! — ответил лейтенант.

И спросил Шванеке:

— А откуда вы? Из какого подразделения?