Штрафбат под Прохоровкой. Остановить «Тигры» любой ценой!

– Кого ты там хочешь отыскать? – крикнул ему вдогонку старший лейтенант. – Там один фарш фашистский. Он всех в капусту покрошил.

– Они Петю Григорьева… Виленского… – бубнил Степанков, раскачивая корпусом, все так же сидя на земле и обхватив голову руками.

– Да-а!.. Убили! Они половину наших положили!.. – закричал, нависнув над ним, Федор. – Мы могли взять «языка», немецкого офицера! Его допросили бы в штабе, и мы бы узнали, чего нам ждать от фашистов, что у них в головах творится! Черт побери… Степанков, ты же должен это понимать! Что творится у тебя в башке?!..

– Они Петюню, они – Виленского, – все твердил, как заведенный, ординарец.

Автомат Степе командир взвода вернул. Магазин все равно был пуст. Старший лейтенант решил пока оставить все как есть и принять решение по Степанкову позже, когда все немного уляжется. Две крайние противоположности боролись в каждом, от рядового переменника до командира постоянного состава штрафбата – крайняя степень усталости и крайнее возбуждение, которое никак не отпускало после отступления немцев.

XI

А тут еще эта проклятая «пантера». Может, Степа в чем-то был и прав. Другого эти фашисты и не заслуживают. На то они и «Мертвая голова». Все как раз так и оказалось, как говорил Подсевальников. У того фашиста, который вел огонь из МГ, укрываясь под днищем танка, тоже были лычки эсэсовца и знак с изображением черепа и костей. Значит, черепушка с костями будет им в самый раз. За что боролись, на то и напоролись…

У Федора перед глазами снова вдруг всплыла четкая в своих отталкивающих подробностях картина: тяжелый приклад ППШ, который руки Степы опускают на голову немецкого танкиста. Секунду назад с белобрысой макушки слетела черная пилотка, а вытянутая рука фашиста продолжает судорожно сжимать белоснежный носовой платок.

Хрясть!.. И рука разжимается, и тонкая ткань, словно оторвавшийся от ветки осенний листок, ломко падает на броню, потом его сносит дуновением на землю. До чего же неестественно выглядит белизна чисто выстиранной тонкой ткани среди копоти, гари и грязи, покрывающих все вокруг несколькими слоями.

Так неестественно, так ослепительно, что больно смотреть глазам, и Федор невольно отворачивается. В любом случае, о «языке» пока можно забыть…

XII

Новость, которую, примчавшись от Дерюжного, принес с собой Михайлов, развеяла хмурые тучи, сгустившиеся в мыслях взводного. Не все только черные вести, словно как вонючий, прогорклый дым, которым тянуло от просевшего на разбитых гусеницах фашистского танка.

Вернулась в расположение группа Гвоздева вместе с Потаповым. Танковый батальон занимает позиции юго-восточнее оборонительного рубежа роты капитана Телятьева.

– Ух и силища, товарищ командир, – воодушевленный новостями, чуть не вопит от радости шагающий рядом со старшим лейтенантом Довганюк.

Коптюк такого безоглядного оптимизма не разделяет. Надо самолично убедиться, что, кто и как, и тогда будем в ладоши хлопать. А пока то, что Михайлов тут на крыльях испорченного телефона принес, – это еще не повод.

– Не беги впереди телеги… – с металлическими нотками в голосе отвечает старший лейтенант своему замкомзвода. – И связь мне все-таки обеспечь, вот как хочешь!..

Насупившийся зам по связи, что-то пробурчав себе под нос, удаляется влево, в сторону развороченного блиндажа, а Федор, повернув в противоположную сторону, к траншее, невольно ускоряет шаг.

Известие действительно хорошее, но, как и предполагал командир взвода, есть у этого известия свои составные части, которые не позволяют делать из возвращения бойцов праздника. Вот они, сидят в просторной ячейке левофлангового пулеметного гнезда. Левой рукой котелок прижат к гимнастерке, а правая с зажатой пальцами ложкой летает туда-сюда с молниеносной быстротой.

XIII

Еще на подходе Федор с радостным ёканьем в груди узнает Потапова, Зарайского. Вот, со спины, Рябчиков орудует ложкой так, что котелок звенит, поодаль Гвоздев, пэтээровцы, разведчики из взвода Александрова.

Тут же Дерюжный, как заботливая нянька, с баком, из которого разносится аппетитнейший аромат пшенки с тушенкой. А ведь каша еще и остыть не успела. Та самая, которую притащили в расположение разносчики, на свою погибель.

Мелькнуло в сознании Федора строго-величественное лицо мертвого Шереметьева. Вот так всегда на передовой: чья-то смерть – для кого-то жизнь. А Дерюжный, конечно, умница, уже успел организовать кормежку и для людей Гвоздева и Потапыча, и для всего взвода. Правильно, война войной, а обед по расписанию. Коптюк почувствовал, как до спазма подводит у него в пустом животе. Эх, черт возьми, голод просто страшный…

Потапов повернут лицом к приближающемуся командиру. Он замечает взводного первым и тут же поднимается, зажав в руках котелок и ложку. За ним вскакивают Гвоздев и остальные бойцы.

Коптюк просит их садиться. Лица у всех измождены до крайности, внешний вид такой, будто их долго вываливали в пыли и вымазывали сажей. Старший лейтенант не прерывает их поглощение пищи. Вопросы подождут, хотя задать их очень хочется.