Штрафбат. Приказано уничтожить

К двенадцатому сентября армия вышла на рубеж Гасничи-Кобжег, форсировала реку Пот и закрепилась на правом берегу. Вразумительного приказа из штаба фронта не поступало, но все чаще из уст в уста переходило слово «Жданичи» – название какого-то замшелого польского городка со сложным укрепрайоном на пересеченной территории. Косвенным подтверждением того, что скоро этот пункт придется брать с боем, служило усиление пехотных частей мотоциклетными дивизионами и гаубичными батареями, спешно зарываемыми в землю напротив передовой.

Всё это уже было. Примкнуть штыки, страшное «Ураааа!», несущаяся лава, жуткий страх не добежать – словно тумблером щелкнут, и тебя уже нет.

– Товарищи солдаты, вы любите нашу социалистическую Родину?! – с надрывом орал худощавый и жилистый политрук Бочков. – Готовы за нее жизнь отдать?!

– А кто любить тогда ее будет? – пробормотал рядовой штрафной роты Бойчук – тускло-серый, кряжистый, злой на язык, угрюмый. Сосед нервно хихикнул. Шутка удалась, но за такие шутки можно было загреметь всерьез и надолго. Что, собственно, с Бойчуком и случилось.

– Так я и знал, что ляжем мы здесь всеми косточками, – вздохнул Федор Тимофеевич Терещенко; уже в годах, приземистый, сильный, с обширными залысинами, которые любил протирать тряпочкой.

– Разговорчики, – покосился в их сторону командир первого взвода младший лейтенант Колыванцев, бледный, с дергающимся лицом.

– Рота, вперед! – проорал замполит.

– Ладно, пошли, – вздохнул Мишка. – Родина-мать, как-никак, зовет…

И покатилась волна через относительно узкое, метров четыреста по фронту, испещренное колдобинами поле. Впереди косогор, покатый подъем на вершину, а на «экстремуме» извивы спирали Бруно, укрепленные немецкие позиции. Артиллерийской подготовки не дождались, но штрафникам не привыкать. Рота была усиленная, не двести штыков, как положено по штату, а целых триста пятьдесят; уж в лицах, совершивших воинские преступления, в Красной армии недостатка не знали.

Зорин не сразу почувствовал неладное. И даже пулеметы «Максим» заградительного взвода, развернутые в цепь позади атакующих, поначалу не смутили. Заградотряды – порождение пресловутого приказа № 227 – были обычной практикой. Ликвидируют их через пару месяцев, глубокой осенью сорок четвертого, но кому об этом сейчас известно? Строчили пулеметы на далеком косогоре, плевались карабины – немцы пока пристреливались, а артиллерии на высоте у них не было.

– Рота, развернуться в цепь! – опалил затылки солдат громогласный вопль Любавина.

– Взвод, в цепь! – орали взводные командиры, предпочитающие держаться сзади и не лезть с самоубийственными инициативами поперек подчиненных.

«Может, мы чего-то не понимаем?» – подумал Зорин. Он бежал наравне со всеми. Кто-то обогнул его, прыгая, как заяц, кто-то отстал. Он потерял из вида Кармазова, куда-то делся Мишка Вершинин, еще минуту назад бежавший справа. Новая форма без знаков различий была какой-то жесткой, неудобной, от нее чесалась спина, сапоги выдали на размер меньше, и ступни уже пронзительно ныли. Автоматическая винтовка Симонова с отъемным магазином на пятнадцать патронов была несуразно длинной, непривычной, невзирая на неплохие тактико-технические данные. Такие винтовки выдали всем, и о лучшем автомате войны – пистолете-пулемете Судаева, любимой игрушке разведчиков, – оставалось лишь мечтать… Взрыв прогремел где-то справа – внезапный, сильный, и Зорин машинально подался в сторону, споткнулся, подвернув лодыжку. Попадали несколько солдат, завертелся раненый, к которому немедленно бросился медбрат Карпенко. Новый взрыв – слева, взметнулся сноп пламени, разлетелись осколки и клочья глины. «Что за черт? – озадачился Алексей. – Ведь на высоте нет артиллерии. Из-за холма шмаляют? Но почему такая точность?..»

И воцарилась огненная мешанина. Взрывы гремели один за другим. Иссяк наступательный порыв, солдаты метались, кто-то падал, кто-то полз в ближайшую рытвину. Галдели пулеметы – впереди, сзади. Впрочем, заградительный отряд пока стрелял поверх голов, как бы намекая, что недолог тот час…

– Вперед! – вопили взводные.

– Не останавливаться! – надрывались политрук Бычков и ротный Любавин. – За Родину, солдаты, за Сталина!

– Братва! – сообразил какой-то дохлый тип с несимметричным лицом и разорванным ухом. – Они же нами минное поле разминируют! Вот суки!

– Молчать! – взбесился Любавин. – В атаку, бойцы!

Жуткий страх обуял – никогда еще Зорин такого не испытывал! Какого черта? Живыми людьми? Такого не бывает! Ведь не фашисты же, которые в сорок первом гнали на минные поля мирных жителей… Может, не знало командование про минное поле? Однако, судя по тому, как вели себя Любавин и остальные, они прекрасно обо всем знали!

– Вперед! – потрясая пистолетом, подскакивал где-то сзади Любавин. – Все отстающие, отступающие и паникеры будут расстреляны! За Родину, бойцы!