Штрафбат

— Не знаю, сколько еще дивизия простоит на этом участке фронта, но будем надеяться, что дадут нам отдохнуть подольше, — говорил генерал Лыков. — И первая задача — привести в порядок материальную часть, пополнить боеприпасы, обновить обмундирование. Лично буду проверять в каждом полку. И штрафбата это тоже касается, — Лыков строго посмотрел на нового комбата Головачева, сидевшего в дальнем конце стола.

— С интендантами надоело собачиться, Илья Григорьевич. Ничего не дают — ни сапог, ни шинелей. Портянок не допросишься, — подал голос подполковник Белянов.

— Просить надо уметь! — оборвал его Лыков. — Вчера поступили шинели, бушлаты, сапоги и прочее. Все получите. Отправляйтесь восвояси. На сегодня все.

Командиры полков и начштабы с шумом вставали из-за длинного стола, закуривали, переговариваясь, пищ толпой к выходу из блиндажа.

— Комбат Головачев, задержись, — приказал Лыков.

За столом остались сидеть начальник штаба Телятников и Головачев.

— Ну, как командуется? — спросил Лыков.

— Нормально. Пока отдыхаем — нормально. А начнутся дела — посмотрим, — ответил Головачев.

— Тебя за что разжаловали из подполковников?

— Полк попал в окружение… пока выходили к фронту, потерял две трети личного состава, — понурил голову Головачев.

— Смотри, второй раз не попади, — пробурчал генерал. — Пока отдыхайте. Обуйтесь, оденьтесь. Поешьте вволю. Думаю, через недельку серьезные дела начнутся. Как тебя зовут, запамятовал что-то…

— Головачев. Андрей.

— А по батюшке?

— Сергеевич.

— Как тебя в батальоне приняли?

— Ну… не очень… До меня комбат был… видно, они его крепко уважали… забыть не могут, и поэтому ко мне соответственно относятся… Ничего, перемелется, мука будет, гражданин генерал.

— Да уж постарайся, комбат. Штрафники должны тебя уважать, иначе застрелят в первом же бою. Можешь идти, Андрей Сергеевич, командуй.

Головачев встал, вышел из блиндажа. Начштаба и комдив некоторое время молчали.

— Не идет у меня из головы Твердохлебов, — вздохнул Телятников. — Загубят они мужика.

— К чему ты это говоришь?! — зло посмотрел на него генерал. — Лишний раз показать, какой ты сердобольный, а я — дуб бесчувственный?

— Ничего я не хочу показать, — поморщился Телятников. — Просто не идет из головы, и все. Хороший мужик… надежный… на таких земля стоит.

— И что я могу сделать для хорошего мужика, если он в батальоне… бардак развел, если…

— Такого бардака, Илья Григорьевич, во всей армии хватает! — перебил Телятников. — Однако НКВД всех подряд не берет… А то и вовсе воевать будет некому.

Лыков помолчал, глядя на начальника штаба, потом взял трубку телефона:

— Калугин? Соедини с начальником особого отдела. Да быстро давай! — Лыков подождал, услышал голос в трубке и оживился. — Остап Иваныч? Лыков говорит. Как дела? Да, понимаю. Думаю, в скором времени получим приказ. Наступать, конечно. А куда нас кинут, спроси у Рокоссовского или у Жукова, они лучше знают. Слушай, Остап Иваныч, а как там бывший комбат Твердохлебов? Да, штрафного батальона, который был придан моей дивизии. Неужто позабыл? Не забыл? А что с ним? Где он? В особом отделе армии? Понял, понял… Что ему грозит-то? Ого! Не признается? Признание не хочет писать? Он мужик упрямый, это точно. Ладно, Остап Иваныч, бывай. Завтра жду у себя, кой о чем поговорить надо.

Лыков положил трубку, спросил:

— Слышал?

— Начальником особого отдела армии сейчас Чепуров? — в свою очередь, спросил Телятников.

— Он самый.

— Да я ж его знаю! — обрадовался Телятников. — Я его со Сталинграда знаю. Вместе у Чуйкова в штабе служили… Ну-ка, разреши я позвоню ему, Илья Григорьевич?

— Давай… — Лыков подвинул к начальнику штаба телефон проводной связи.

— …Ну так что же нам с тобой делать, Твердохлебов? — спрашивал следователь Курыгин, постукивая концом карандаша по столу. — Повеситься хотел? Что, совесть замучила?

— Замучила… — ответил Твердохлебов, не поднимая головы.

— А ты облегчил бы совесть — взял бы и написал все чистосердечно.

— Нечего мне писать…

Дверь в кабинет беззвучно отворилась, и вошел генерал-майор НКВД Чепуров. Следователь вскочил, как ужаленный, затараторил:

— Товарищ генерал-майор, следователь Курыгин…

— Садись, садись, — вяло махнул рукой Чепуров и, пройдя к столу, сел сбоку, положил локоть на стол, буркнул: — Продолжайте…

— Не хочет писать признание, товарищ генерал-майор. Уперся, и ни в какую.

— Ты зачем удавиться хотел? — вдруг спросил генерал. — Трибунала испугался?

— Чего его бояться? Больше смерти все равно не присудит.

— Тогда зачем?

— А не хочу виноватым из жизни уходить. Уж лучше самому себе приговор вынести… Да и жить больше незачем.

— А раньше зачем жил? — опять спросил Чепуров.

— Воевать надо было. Затем и жил.

— Больше незачем?

— Жену обнять мечтал, сына… — Твердохлебов отвечал, не поднимая головы. — Сломали вы меня. Больше ничего не хочу… Смерти хочу…

— У нас, Твердохлебов, и смерть заслужить надо, — усмехнулся генерал Чепуров.

— Разве не заслужил? — дрогнувшим голосом спросил Твердохлебов.

— Показания чистосердечные писать не хочешь, значит, не заслужил, — неожиданно встрял в разговор следователь. Генерал сердито глянул на него.