Штрафбаты по обе стороны фронта

Прошёл месяц или немногим больше моего пребывания в плену. Заметно давал о себе знать голод: порой наступало такое безразличие, что не хотелось жить, опускались руки. Ни о чём не думалось, был бы хоть какой-нибудь конец. Надеяться на партизан теперь, в глубоком тылу у немцев, не приходилось. Здесь было тихо и спокойно. В этом лагере я впервые услышал о формирующейся, так называемой русской освободительной армии (РОА). К нам приехали её представители и стали вести агитацию. Тем, кто вступит в неё, обещали незамедлительно выдать хороший паёк, обмундировать, послать на формирование, а в дальнейшем обещали службу в тылу. Конечно, при этом говорили, что война большевиками проиграна, и здесь вы все погибнете медленной голодной смертью. Впрочем, в последнем нас не надо было убеждать: голод и смерть мы видели каждый день, каждый час. Вспоминаю по этому поводу разговор с Иваном Медведчуком. Он принял решение записаться в РОА, имея при этом свой план: как только их подведут поближе к линии фронта (мы-то не сомневались, что эту армию будут использовать на фронтах против наших), он перебежит к своим. Он так уверенно говорил об этом, что я поверил в благополучный исход и чуть сам не сделал непоправимый шаг. Я дат ему свой ленинградский адрес и попросил сразу же написать родным о моей судьбе. Почему-то я был уверен, что Ваня непременно перейдёт линию фронта и выполнит данное поручение. Много позже я не раз посылал ему письма в Баку, просил знакомых бакинцев разыскать его, но ответа так и не получил.

Следующим этапом был концлагерь в Джанкое, куда нас привезли в товарных вагонах. Расстояние от Симферополя небольшое, но нас везли двое или трое суток, и лишь только один раз на стоянке выдали по небольшому куску хлеба и разрешили старшему вагона сбегать за водой. Пребывание в Джанкое помню плохо, видимо, сказывалось длительное голодание и, как результат, истощение мозга. Но запомнилась процедура выявления среди нас евреев: нас выстраивали в шеренгу и заставляли спускать штаны. Немцы находили тех, у кого по понятным причинам делалось обрезание, их уводили и живыми сбрасывали в силосную башню. Такую процедуру в лагере проводили не раз. Ещё раньше, в лагере Старые Шули, умертвили раненого офицера-еврея, заставив врача ввести ему несколько ампул морфия.

Лагерь в Джанкое также не был стационарным, и нас вскоре вновь погрузили в эшелон и повезли дальше. Неужели в Германию? Одна мысль об этом приводила в ужас, а такие слухи ходили среди нас и были очень упорными. Двери и окна плотно задраивались, и во время движения мы не могли ориентироваться, куда нас везут, но имели возможность считать дни по проникающему свету. В пути находились трое или четверо суток.

Тюрьма в Днепропетровске

Прибыли в Днепропетровск. Стоял сентябрь 1942 года. Опять городская тюрьма. На плацу прошли сортировку: врачам и фельдшерам приказали выйти из строя. Нас было 18 человек. Затем нас привели на четвертый этаж тюрьмы, где в камерах, и просто в коридоре на полу размещались наши раненые бойцы-севастопольцы, их было тысяча двести человек. Одну из камер выделили под амбулаторию, там мы должны были оказывать им помощь. Кажется, всё соответствовало международным положениям о военнопленных, но какая это была помощь и можно ли её назвать медицинской помощью, судите сами. Амбулатория размещалась в обычной камере, не более 16–18 квадратных метров, с цементным полом и небольшим окном с металлической решеткой. Из мебели: стол для медикаментов и инструментов, на нём раствор марганцовки, риванола, аспирин, шелковые немецкие салфетки, бумажные бинты, пинцет и ножницы. Стояло несколько железных кроватей для персонала, на которых вместо матрасов лежали доски (укрывались шинелями), две табуретки и для комфорта — буржуйка с трубой, выходившей в окно. То, что мы имели шинели и с нас не сняли сапоги, было также привилегией медицинского состава, у рядовых теплые вещи и кожаную обувь отбирали, а взамен давали деревянные колодки.

Перечисленными выше инструментом и медикаментами мы оказывали помощь. Раненые бойцы, узнав, что прибыли врачи, потянулись к нам. Легкораненые вмиг организовали длинную очередь, а те, кто не мог ходить, потихоньку ползли к нашим дверям, хотя мы им сказали, что перевязки будем делать в камерах.