Штрафная рота. Высота смертников

— Вот мой документ. — И Нил перекрестился. — А человеческая власть не может передолить власти Господней. Что Господь управит, то и будет. Начальник, какой жестокосердый он ни будь, а ничего-то мне не сделает, если Господь того не пожелает. Будь хоть и веры иной, и языка. А в сердце каждого человека Господь пребывает. В иной больше, в иной меньше. Но — в каждой.

— Анна Витальевна знала, что ты сюда придешь?

— Я и сам не знал, что сюда приду. Ноги принесли. — И Нил улыбнулся. — Не бойся за них. За себя бойся.

— За себя я давно не боюсь.

— Они тоже так думали. Мерзнут теперь. В степи. Там ветра сильные. И спрятаться от них негде. Лесов там нет.

— Где? Ты что имеешь в виду?

— Там… Там… Кого огонь поразит, а кого хлад.

— О чем ты говоришь, Нил? Скажи. Ты что-то знаешь о Сталинграде?

— Все реки туда текут. Детей надо выручать. Детей в неволю угнали.

В горле у Радовского пересохло.

— За них и иду Иверскую попросить.

— Послушай, Нил, садись в машину. Мы тебя довезем.

Нил заглянул в кабину, увидел Василия и кивнул ему:

— Смотри, сынок, на брата руки не поднимай. Зарок, данный единожды, исполняй. А другой верой не соблазняйся. Хлебушком, хлебушком поманули… Цып, цып, цып… Клюнул хлебушка? Горек? Горек чужой хлебушек. Так-то. — И Нил махнул рукой Радовскому — Ступайте, ступайте и вы. Иверской молитесь. Ее просите. Она — ваша заступа пред Господом нашим.

Сколько бы ни пытался выпытывать Радовский у монаха о хуторе, сколько бы ни умолял рассказать об Анне Витальевне и Алеше, но Нил умолк и больше губ не размыкал. В машину тоже не сел.

В Вязьме Радовский первым делом зашел в городскую комендатуру. Размещалась она в красивом двухэтажном здании на берегу реки Вязьмы. Ему дали несколько адресов, где можно было снять на несколько дней комнату.

Город почти не пострадал. В октябре прошлого года в Вязьму вошли танки 4-й танковой группы Гёпнера. Большевики оставили город почти без боя. Возле села Богородицкого Радовский видел поле, буквально устланное трупами солдат одной из армий, которая пыталась вырваться из окружения. Тысячи, десятки тысяч трупов. Такое поле он видел впервые. Это была грандиозная операция группы армий «Центр». Сотни тысяч убитых и плененных со стороны противника при минимальных собственных потерях. Два фронта, закрывавшие Москву, оказались смятыми и уничтоженными за одну неделю. Но потом выяснилось невероятное. Красную Армию и это не уничтожило.

До начала вечерней литургии он решил побродить по городу. Пересек площадь. Под снегом угадывался старый булыжник. Видимо, им была вымощена вся площадь. Прошел к Базарной площади. Это место он помнил с детства. В 1912 году здесь открывали памятник Перновскому полку. Он помнил и тот день, и тот памятник. Вряд ли он уцелел, потому что он представлял собой колонну, увенчанную двуглавым орлом. Отец Радовского был приглашен на открытие официально. Прибыл в полном составе Перновский полк. Под барабанный бой было распущено знамя полка, под которым 22 октября 1812 года вот по этой мостовой в город входил дед Радовского, тоже Алексей Георгиевич. Но он был в форме русского офицера… Он вспомнил слова монаха Нила: «Одежда на тебе чужая…» Чужая. И одежда, и то, что под нею. Все — чужое. Кому нынче нужно свое? Куда мне плыть — не все ль равно, и под какими парусами?

Памятника он не нашел. Но колонна сохранилась. А может, это была вовсе и не та колонна, на которой сидел орел. На колонне белела какая-то бумажка величиной с тетрадный лист. Он подошел поближе, прочитал: «За появление на улице после 16.30 расстрел на месте». Он усмехнулся и подумал: вечерняя служба начинается не раньше 18.00, а то и позже. Кто же ходит в храм? Видимо, те, кто имеет специальные пропуска. «Расстрел на месте…» Что ж, должно быть, и расстреливают. Вспомнились женщины и худой обветренный старик с фанерными бирками на шее. Ни французы, ни поляки, ни другие завоеватели до этого не додумывались. Даже варварские орды не унижали так русского человека. Вязали веревками, угоняли в рабство. Но бирки на шею, как скотам при хозяине, не вешали.

И вдруг Радовский испугался, что не увидит монаха Нила, что расстренется с ним и не сможет ничего передать Аннушке и сыну. Он быстро пошел к Троицкому собору, который горел крестами на высоком насыпном холме. Холм, должно быть, был таким же древним, как и сам храм. Мощные, больше похожие на крепостные, стены собора были выбелены свежей известкой. Под обрывом, в заснеженном овраге, сияла продолговатыми полыньями Вязьма.

Радовский вошел в храм. Служба еще не началась. Но в одном из приделов стоял народ. Горели свечи. В храме царил полумрак. Но свечи озаряли часть иконостаса придела и особенно одну небольшую икону, убранную в сребро-позлащенную ризу. Там, в световом кругу, Радовский увидел Нила. Монах стоял на коленях перед иконой и молился.