Штрафная рота. Высота смертников

Когда они уже поднимались по ступеням к высоким черным дверям, скудно освещенным тусклым светом, проникающим откуда-то сверху, из-под фронтона, их окликнули по-немецки. Это был ночной патруль. Зимин тут же отозвался, тоже по-немецки. Радовский вытащил свое офицерское удостоверение.

— Когда вы отбываете в свою часть, господин майор? — спросил его пожилой оберфельдфебель, внимательно изучая под лучом карманного фонарика документы Радовского.

— Через четыре дня, как сказано в командировочном удостоверении, господин оберфельдфебель, — ответил Радовский тем же спокойным тоном, каким был задан вопрос, и не удержался от короткого комментария: — Но это не имеет никакого значения, не так ли?

— Для вас — имеет, — услышал он тот же равнодушно-спокойный голос начальника патруля.

— И какое же?

— Вы отбываете на передовую?

— Да.

— Я был на передовой с июня по декабрь, пока не обморозил ноги под Медынью. Там, говорят, уже русские.

— Да, Медынь и Юхнов оставлены.

— Так вот пуля с той стороны прилетает всего за какие-то секунды. Хлоп — и в каске дырка. Так что советую вам задержаться здесь на эти несколько секунд, чтобы ваша пуля пролетела мимо.

Они рассмеялись. И немец, как бы между прочим, заметил:

— А вы разговариваете с акцентом. Как это понимать, господин майор?

— Господин оберфельдфебель, мой акцент очень легко объясним: я — русский.

— Ах вот как! Понятно. — И немец кивнул на дверь. — Впрочем, сюда действительно ходят в основном русские.

— И поэтому вы так пристально контролируете этот район? — вмешался в их беседу Зимин.

— Да, господин оберштурмфюрер. А ваш акцент почти незаметен. Всего вам доброго. Хайль Гитлер.

— Хайль, — ответили они патрулю.

И уже за дверью парадного Зимин вспомнил той же двадцатилетней давности историю, о которой знали все галлиполийцы и вся русская колония Константинополя:

— Помнишь, Георгий, когда мы пошли полным каре на комендатуру и разогнали сенегальцев?

Это случилось вскоре после того, как они обосновались в Галлиполи. Все войска, благополучно добравшиеся до турецкого берега, были сведены в 1-й русский армейский корпус под командованием генерала Кутепова. Галлиполи — маленький городок, вроде Юхнова, сильно к тому же разрушенный недавним землетрясением и артобстрелами англичан. Корпусу отвели небольшой участок земли вокруг старинной четырехугольной башни, оставшейся еще со времен генуэзцев. Говорят, в этой башне когда-то содержались пленные запорожские казаки, а потом солдаты русско-турецкой войны за освобождение Болгарии. Французы забрали у корпуса все: и корабли, и грузы, среди которых были тюки с продовольствием, ящики с боеприпасами, оружие. Взамен обязались поставлять корпусу необходимое и достаточное количество продовольствия. Но, вопреки договоренностям, поставки сокращали почти ежедневно. Приходилось искать средства для пропитания самим. Городок постепенно превратился в одну сплошную толкучку, где торговали буквально всем. Часы, обручальные кольца, револьверы, шинели обменивались на продукты. Все уходило по дешевке, за горсть фасоли отдавали мундир Дроздовского полка, за кисет табаку — серебряную ложку из фамильного сервиза. Порядок поддерживался благодаря строжайшей дисциплине. Иначе бы корпус превратился в неуправляемую орду, дикое, голодное, обозленное поражением стадо. Кутепов издал приказ, по которому запрещалось употребление бранных слов, но разрешил дуэли как способ разрешения конфликтов между офицерами. Однажды патруль сенегальских гвардейцев арестовал двух русских офицеров за то, что они, подвыпив на последние гроши, шли по базару и горланили: «Соловей, соловей — пташечка…» Патрулю офицеры не подчинились. Тогда их скрутили силой, избили прикладами. О происшествии тут же доложили в штаб корпуса. Начальник штаба генерал Штейфон тут же отправился к французскому коменданту и потребовал освобождения своих подчиненных. Комендант Галлиполи майор Валер категорически отверг требование русского генерала и вызвал караул. Тогда Штейфон, в свою очередь, вызвал две роты юнкеров Константиновского военного училища, к которым примкнули также многие офицеры. Роты построились в боевой порядок и двинулись на комендатуру. Сенегальцы разбежались. Бросили пулеметы и охраняемые помещения. После этого случая майор Валер больше не посылал свой патруль в город. Среди офицеров, присоединившихся к юнкерам-константиновцам, оказались и Радовский с Зиминым.

В довольно просторном фойе, освещенном приглушенным светом и обставленном дорогой, но обшарпанной мебелью, видимо, наспех свезенной сюда по приказу какого-нибудь интенданта, пахло празднично — то ли дорогой парфюмерией, то ли фруктами. Радовский давно отвык и от того, и от другого. Вверх вела белая лестница с серыми, глубоко вытертыми ступенями. И там стукнула дверь, и тут же радостный женский голос окликнул их:

— О! Кто к нам пожаловал! Вадим Дмитриевич! Вадичка!

— Лизонька! — театрально кинулся к лестнице Зимин. — Вы все хорошеете, прелесть вы наша!

Радовский невольно поморщился. Благо, в темноте этого, видимо, никто не заметил.