Штрафная рота. Высота смертников

Воронцов быстро сбросил шинель, стащил гимнастерку. Размотал расшитое полотенце, повесил его на гвоздь. Вода в умывальнике была холодная, но приятная. Он с удовольствием смыл с лица и шеи пот, копоть и присохшую кровь вчерашнего дня, сунул стриженую голову под неторопливую струю. Взял в руки полотенце.

— Подарок? Талисман?

Воронцов кивнул.

— Пишет?

— Она пока еще не знает моей полевой почты.

— Как не знает?

— Деревню ее только-только освободили. Там еще и почты, может, нет.

— Если освободили, то все наладится. А ты ей написал?

— Написал.

— Тогда остается ждать. Напишет. Тебе, да не написать! Орел! Хотя, скажу я тебе, женщина — существо причудливое. Никогда не угадаешь, как она поступит в следующую минуту. — Старший лейтенант Солодовников поморщился, вздохнул. — У тебя ее фотокарточки нет?

— Нет. Вот, только полотенце.

— Красивое полотенце.

— Да, красивое.

Воронцов так же быстро оделся. Полотенце аккуратно свернул и сунул за пазуху.

— Андрей Ильич, я хотел бы в представлении особо отметить действия сержанта Чинко, рядового Грибченкова, пулеметчика Калюжного и сержанта… Фамилию сейчас скажу. — И Воронцов, вдруг спохватившись, что фамилию Карима он так и не запомнил, начал расстегивать полевую сумку. Там лежал список взвода.

— Сержант Чинко? Разведгруппа?

— Так точно. Грибченков Иван Николаевич танк подбил. Двумя гранатами.

— Я все видел. Пиши.

— А Карим храбро дрался. Это он сбил гусеницу с танка, который на четвертый взвод шел.

Ротный налил себе побольше. Сказал, пряча под стол бутылку:

— Ты еще молодой. Да и построение через час. Батя приедет. Перья нам поправлять будет. — И ротный сделал выразительный жест.

— За что?

— За что… Дорогу-то мы так и не перехватили. До шоссе даже не дошли. Дальше оно было. Там, за тем сараем, метров триста. Ты его даже в бинокль не разглядел.

— Ясно. Именно оттуда танки пришли.

— Конечно. И неизвестно еще, сколько у них там еще танков имеется. Это мы только приблизились к осиному гнезду. — Старший лейтенант Солодовников вдруг задумался, будто прислушиваясь к себе, и сказал: — Знаешь, я еще немного себе налью. Тебе не буду. Не обижайся. Ты лучше поешь, поешь как следует. Тут тебя, кроме меня да старшины, никто не угостит. А пить — не надо. Батя унюхает — беда будет. С меня-то уже ничего не поимеешь. Дальше штрафной не сошлешь. — И ротный покосился на соседний топчан, на котором кашлял замполит.

— После того как мы взяли вторую траншею, должны были подойти соседние батальоны, занять нашу траншею, распереть фланги и мы — опять вперед, до шоссе. Но батальоны, как видишь, на скатах обосрались. И батя нашу атаку отменил. Так что ему в штабе дивизии тоже уже перья поправили. Так что нам с тобой свои реляции в штаб полка надо подавать не раньше, чем через двое-трое суток. Понял?

Ротный выпил, закусил бутербродом с тушенкой. И сказал:

— Пойдем-ка, я тебе кое-что покажу.

Вышли из землянки. Выпитое на старшего лейтенанта Солодовникова, казалось, совершенно не подействовало.

— Не хочу при нем говорить… И тебя хочу предупредить: при нем — ничего лишнего. Скользкий тип. Орден хочет получить. Но как, не знает. Думает, что я на него представление напишу. Просто так. До кучи. А я ему однажды возьми и скажи: возглавь, говорю, Семен Моисеич, атаку роты, я — на одном фланге, а ты, говорю, — на другом. Поднимем орлов и пойдем. Вот тогда, после боя, я на тебя реляцию и напишу. Обиделся. Ладно, ну его… Завтра-послезавтра пополнение поступит. А там, глядишь, опять на горочку ту попрем! Теперь уже до самого шоссе. Посмотрим, что у них там за осиное гнездо. Действительно ли сильный резерв держат. Или блефуют. — И ротный кивнул на гряду высот, уже окутанных утренней розовой дымкой. — Только отсюда уже нельзя…

И Воронцов понял, что их ближайшая судьба уже решена. Вот почему по передовой ходит разведка. Завтра-послезавтра оперативный отдел штаба полка определит новое место прорыва, и рота, пополненная новыми штрафниками и лейтенантами, пойдет вперед.

— Остатки роты я решил свести в один взвод. Восемьдесят два человека. Без лейтенантов. Этот взвод будет первым. И тебя, Воронцов, назначаю командиром первого взвода.

— А что с лейтенантом Могилевским?

— Убит. — Ротный закурил. — Зря я его ругал. Он из студентов. Человек не военный. Во второй траншее, во время рукопашной… Надо было мне его в замполиты роты перевести. И живой бы остался, и толк бы был, и мне легче.

Старший лейтенант Солодовников говорил еще что-то. Но Воронцов слышал его как будто сквозь туман. То ли вдруг подействовало выпитое, то ли нахлынули мысли о потерянных на высоте товарищах, о Степане, о том, что в полевой сумке лежит письмо его мамы и что ему предстоит написать ей о том, как погиб ее сын, и о том, где он его похоронил. Сквозь обметанные пушистым инеем ветви молодых сосен уже просачивалось позднее декабрьское солнце, золотило скаты высот. Он сунул руку за пазуху, потрогал край полотенца. Оно было еще влажным, как пальцы Зинаиды…