Штрафная рота. Высота смертников

— Это — Зауэр и Сын. Изготовлено в Зуле примерно в тысяча девятьсот восьмом — девятьсот четырнадцатом годах. Я не ошибся, господин генерал?

— Да, девятьсот одиннадцатый год. Вы знаете толк в оружии. Это видно по вашему взгляду. По тому, как вы взяли это ружье в руки и как держите его.

— А вы наблюдательный человек.

— Я охотник, господин Радовский. — И Фейн засмеялся. — Но эта полусадочная двустволка привезена с моей родины не теперь. Давно. Может, сразу после ее изготовления. Это — трофей.

Радовский вопросительно посмотрел на генерала.

— Да-да, мой друг, она взята летом прошлого года где-то под Каунасом. Мне ее подарили позже, уже под Москвой. А тогда, летом, мы еще транжирили свои последние счастливые дни во второй линии. Приводили себя в порядок после драки с новозеландцами в Греции. Задали мы им тогда трепку… — Фейн на мгновение потускнел, взгляд его подернулся тенью. Должно быть, какие-то не совсем приятные воспоминания внезапно захватили его. Но так же мгновенно он стряхнул с себя морок прошлого и, вновь сияя улыбкой, кивнул Радовскому: — Берите, мой друг, оно — ваше.

Радовский не поверил своим ушам. По всей вероятности, генерал оговорился. Он замер, невольно оцепенев. И Фейн это заметил и повторил, уже спокойно, как о давно решенном:

— Примите, Георгий Алексеевич, это ружье в качестве моего вам подарка. В знак благодарности за то, что вы согласились сопровождать меня по угодьям вашего имения. По сути дела, я у вас в гостях. — Генерал оглянулся, внимательно посмотрел на Радовского и, чтобы разрушить его оцепенение, сказал: — В моих словах есть какой-то изъян?

Радовский не знал, как на это реагировать. Вначале дорогой подарок. А теперь Фейн недвусмысленно заговорил об имении. Что это, игра искушенного в политике человека или искренние пожелания солдата?

— Если вы сумеете закрепиться в абвере, то карьера вам обеспечена. Звания, награды. Но к крестам, друг мой, неплохо было бы присовокупить хорошенький кусочек земли, заселенный трудолюбивыми людьми. — Генерал сделал паузу. — Тем более, вы знаете язык и обычаи этих людей, и они не воспринимают вас как чужого. Что очень важно. Настолько важно, что это, быть может, решает и все остальное. А если наши дела здесь пойдут блестяще, то, я думаю, возврат прежней собственности лично для вас не станет неразрешимой проблемой. Напротив, я уверен, что все решится просто и быстро.

Далее генерал рассказал Радовскому о неких списках, которые еще с лета сорок первого года существуют в каждой дивизии, в каждом корпусе, на основании которых после завершения восточного похода будут розданы имения не только высокопоставленным офицерам, но и рядовым солдатам, а также семьям погибших. Списки постоянно пополняются. Но иногда из них исчезают некоторые фамилии. Особенно много было изъято после зимнего контрудара русских. В этот список может, после некоторых усилий, попасть и он, майор вермахта Радовский.

— И мне, старику, будет куда приехать пострелять из своей одностволки. Выпить русской водки над могилами моих боевых товарищей. — И Фейн по-отечески похлопал Радовского по плечу. — Вы еще молоды. Молоды. А это, друг мой, всегда преимущество.

Мотор машины уже прогревался. Дратхар снова забил лапами по стеклу.

— Садитесь в машину, Георгий Алексеевич. Не будем начинать наш день с пустопорожней болтовни. Посвятим его охоте.

Листва на опушках уже начала желтеть. Одинокие березы в лугах поредели. Но ветви их не потеряли упругости и волновались на ветру молодо и весело. Пахло грибами. Даже здесь, в лугах. Место было знакомое, и Радовский, улучив минуту, когда генерал Фейн увлекся преследованием тетеревиного выводка и ушел довольно далеко, сел на серый камень, покрытый сизым лишаем, и стал смотреть на горизонт. Где-то там, за лесом, была усадьба. Дом и то, что осталось от храма. За храмом кладбище с дорогими могилами. Он сидел на холодном камне и смотрел вокруг. Кругом была родина. Он узнавал и не узнавал ее. А может, он просто еще не возвратился к себе домой? Берега, что мне обещаны, исчезают за туманами… Или же сюда вернулся не он, не Георгий Алексеевич Радовский, сын «пана Радовского», а кто-то уже другой? И тот, другой, тоскует по совершенству первого. Потому что именно тот, другой, был настоящим. И все, что он сейчас видит и вдыхает, принадлежит другому. А значит, и то, что там, за кромкой леса, тоже не его. Но как же быть с могилами родителей и рождением сына?

Видимо, именно так сходят с ума…