Штрафник из танковой роты

Потом снова раздался гул самолетов. Мы побежали к лесу, но поняли, что не успеем. Бросились все втроем в воронку от вчерашней бомбы. Говорят, в одну воронку два раза не попадают. «Юнкерсы-87» пикировали едва не до земли. Хоть убей, не могу вспомнить, ревели ли сирены в первый день, но сейчас «лаптежники» пикировали с таким воем, что я, не помня себя, врылся по плечи в рыхлую землю. Вой буквально разрывал мозг, лишая меня разума. Кажется, я скулил, кричать мешала земля, забившая рот. В эти минуты я по-настоящему понял, что такое страх на войне.

Молодые верят, что бессмертны. Наверное, чаще так и бывает. Но в те минуты, особенно когда неподалеку грохнул взрыв, я понял, что живым с этого поля не выберусь. Кому понадобилось хоронить мертвых? Неужели нельзя было дождаться темноты? Грохотало, выло совсем рядом. Я выдернул голову из земли, чтобы хоть увидеть свою последнюю секунду. Но увидел другую картину. Мелкие и крупные комья земли плясали, подпрыгивали по всей окружности воронки, скатываясь вниз. Конопатого Гришу засыпало по пояс, и он греб под себя еще комья, влипнув лицом в землю.

Князьков матерился, свернувшись в клубок, и дергал из кобуры наган. «Юнкерс» промелькнул прямо над воронкой. Огромный, с изогнутыми крыльями и торчащими, заостренными, как шпоры, шасси, он на долю секунды закрыл полнеба.

— А-а-а! — кричал Князьков и махал наганом. — Долетаешься, сука!

На вершине воронки появился красноармеец в расстегнутой шинели. Возможно, один из артиллеристов. Он хотел спрыгнуть к нам, но неведомая сила смахнула его, и он исчез в одно мгновение. Мне показалось, что это какой-то призрак. Дальнейшее происходило одновременно. Снова раздался грохот, и одна стена бруствера обрушилась стеной на нас. Меня завалило по грудь. Что творилось с лейтенантом и конопатым Гришей из первого взвода, я не видел. С неба опадала завеса пыли, дыма, горящих лохмотьев, потом рядом плюхнулось что-то тяжелое. Я лихорадочно разгребал землю, вырываясь из ловушки, которая могла затянуть меня еще глубже. Почувствовал теплую руку.

— Волков, ты? — кричал лейтенант.

— Я, товарищ…

Слово «лейтенант» произнести не удавалось. Я продолжал раскапывать землю вокруг себя. Попадались целые шматки дерна, килограмма по три. Как меня не пришибло? А может, и ударило, но спас танкошлем. Наконец я докопался до колен и выдернул сначала одну, затем другую ногу. Тьма немного рассеялась, лейтенант тоже вылезал из земляной ловушки. Грудь раздирал кашель. Я понял, что меня душит гарь от взрывчатки. Кое-как помог Князькову и полез вверх, подтягивая его за собой. Оба кашляли и отплевывались. Где-то рядом оставался Гриша из Таганрога, но я чувствовал, что если не выберусь, то через минуту просто задохнусь.

Мы вывалились через бруствер и катались по земле, откашливаясь, выплевывая яд взрывчатки. Сильная тошнота выворачивала желудок, который был пуст, но мне казалось, если вырвет, то сразу станет легче. Я сунул два пальца в рот. Вышло немного воды с зеленью, а во рту нестерпимо горчило, словно я наелся хины.

— Двигайся, шевелись, — бормотал взводный, стоя на коленях и пытаясь подняться.

Весь облепленный землей, он был похож на негра. Рукав кожаной куртки болтался на нитках. Он сорвал куртку, а я телогрейку. Рванул воротник гимнастерки, душивший меня. Кроме нас, возле бруствера лежал красноармеец в распахнутой шинели. Значит, это не призрак и я не свихнулся? Мы кое-как приходили в себя, а боец громко повторял:

— Вам бы воды, а лучше перегонки… стакан… целый.

Он был контужен и кричал во весь голос.

— Там еще один наш боец. Завалило, — в три приема объяснял я. — Вытащить бы…

— Руку вывихнул, — снова запричитал красноармеец, показывая неестественно вывернутую кисть. — Можжит, сил нет. Врача надо, пропадет рука…

— Не скули, — оборвал его Князьков. — Найдем кого-нибудь, вправят.

Немного в стороне пронесся еще один «Юнкерс», стреляя из пулеметов. Я проводил его равнодушным взглядом. За нами пришли ребята из роты и привели на позицию. Гришу из Таганрога откопали уже мертвого. Тихомиров налил лейтенанту и мне по стакану разбавленного спирта. Я запил его водой, и меня вырвало.

— Добро переводит, — бубнил кто-то рядом, но я словно уплывал.

Очухался вечером, уже в темноте. Принесли котелок перловки, но меня воротило от запаха еды.

— Чаю бы…

Паша Закутный принес кружку теплого подслащенного чая. Я мелкими глотками кое-как выпил его. Горло и грудь нестерпимо жгло.

— Спасибо, Паша.

— Не за что. Может, поешь?

— Нет. Мутит. Дай бог, чтоб чай назад не вывернуло.

— Повезло вам с лейтенантом. Рядом трое ребят из полка бежали. От них одни ошметки остались.

— Фрицев отбили? — с трудом произнося слова, спросил я.

— Фрицев? Они сами отошли и на другом направлении прорвались. Они теперь и спереди, и сзади.

— Ничего, — бормотал я, теряя зыбкую нить сознания.

Потом заснул. Ночью меня в караул не будили, и я проспал в окопе под танком на подстилке из еловых веток, закутавшись в шинель.