Штрафники 2017. Мы будем на этой войне

Клык и Студент помогли Гусеву подняться, отвели в сторону, подальше от блатных. Перед тем как его усадить, собрали в кучу какое-то тряпье, аккуратно устроили раненого, уселись рядом сами.

— Ты как, взводный? — спросил Клык.

— Нормально. Голова кружится, — стиснув зубы, выдавил Гусев.

— Терпи, казак, атаманом будешь, — бодро сказал Лемешко.

— Я и так уже атаман шайки, — через силу улыбнулся Павел.

— Скажешь тоже, — возразил Чечелев.

— А что, разве нет? — спросил Павел, морщась от боли. — Друг с другом счеты, словно блатные, сводим. По зоновским законам живем. И сам тоже хорош, офицер недоделанный. Перо своему же бойцу засадил, а он мне…

— Знаешь, в чем твои проблемы, взводный? — спросил Клык.

— Просвети.

— Слишком много думаешь. Относись ко всему проще. Тогда и жить легче будет.

— Ага, и люди потянутся.

— Само собой.

— Разве это жизнь? — не согласился Гусев.

— Во, я ж говорю, — усмехнулся Клык. — Философ, одно слово. А блатные не простят тебе Фантика. Завалить вора — это не хухры-мухры.

— Да какие они воры! Шушера наблатыканная. Имеют, конечно, кое-какой авторитет, но никто из них не коронован, не их это уровень. Я тебе даже больше скажу. По их же закону они — суки. Потому что ссучились, предали воровскую идею, пошли на сговор с властью. Так-то.

— Все равно, надо быть начеку, — посоветовал Лемешко. — Воры не воры, суки не суки, а в спину пальнут запросто. Тем более на войне возможностей вагон и маленькая тележка.

Лютый кивнул.

Появился Чеснок с рацией. Присел, с любопытством глядя на окровавленную куртку Гусева.

— Чего засмотрелся, не театр, — рыкнул на него Клык.

Чеснок протянул Гусеву гарнитуру:

— Связист убит. Я рацию у него забрал. Ротный вызывает.

— На связи, — ответил Павел.

— Гусев, мать твою, что за поножовщина?! В рот тебя мама целовала! — рявкнул Никулишин.

— Доложили уже?

— А ты думал! Тут стукачей — каждый третий, … их мать. Все хотят зарекомендовать себя, чтобы побыстрее свалить из штрафников. Ну, так говори, что стряслось… Не тяни кота за яйца.

— Проводил воспитательную работу среди блатных. Решил, что лучше показательно подрезать одного, чем расстрелять всех.

— Напрасно. Лучше б ты всю кодлу положил.

— И с кем я тогда воевать буду? У меня теперь не взвод, а усиленное отделение. Ты ж мне пополнение не подгонишь.

— Кто б мне подогнал! — хмыкнул ротный. — Ладно, уркагана твоего на боевые потери спишем. Одним больше, одним меньше — бумага стерпит. Только ты в следующий раз по-другому попробуй.

— Нельзя было по-другому, сам знаешь. С блатными иначе не получится: или я их, или они меня.

— Ты смотри там, аккуратнее, чтоб в спину не шмальнули. Говорят, тебе тоже досталось. Серьезно?

— Терпимо. Под ключицу штык-нож загнали. Все б ничего, но рука не шевелится. Может, куда следует, сообщишь, типа искупил кровью, — вяло пошутил Гусев.

— Ведро наберется — сообщу. Медичку пришлю, как освободится — ей тут пока работы через край. И сам загляну скоро. О потерях доложи.

— Потери? — Гусев взглянул на своего заместителя.

Клык на пальцах показал, сопровождая шепотом.

Лютый повторил все в гарнитуру.

Никулишин смачно выругался и добавил:

— Почти весь взвод.

— Я ж говорил — усиленное отделение получилось.

— У других не лучше. Еще одна такая атака, и роты не будет. А атака намечается, нутром чую. У опозеров мы сейчас, как чирей на заднице. Ладно, будь на связи. Отбой.

— Отбой, — отозвался Павел, снимая гарнитуру.

Ротный, как и обещал, прислал в сопровождении двух загрядотрядовцев медика — девушку лет двадцати пяти, хрупкую, невысокую. Растрепанные светлые волосы выбивались из-под форменной кепки. Пыльный мешковатый камуфляж спереди и на рукавах заляпан пятнами чужой крови. Белую, «не родную», шнуровку на левой высокой берце залила чья-то кровь, отчего шнуровка побурела и потемнела от пыли.

Кисти рук с тонкими пальцами тоже измазаны уже подсохшей кровью, которую молодая медичка стерла не очень тщательно.

Бойцы глядели на нее с нескрываемым любопытством.

Девушка выглядела уставшей. Не обращала внимания на откровенные взгляды изголодавшихся мужиков, что даже в такой критической ситуации не прочь были побалагурить, ни на что, впрочем, не рассчитывая.

На вопрос, где прежний санитар, девушка, назвавшаяся Олесей, ответила односложно: убит.

Для всех это прозвучало настолько буднично, словно человек на время вышел в ларек за хлебом или сигаретами. Что поделаешь, война.