Штрафники. Люди в кирасах

Заключение сломило Алексея: он пал духом, замкнулся в себе, часами лежал на нарах или сидел в укромном месте, снедаемый горестными думами. Он уже не думал о задании, не пытался даже поговорить об этом с каким-нибудь начальством, потому что в таком сборище людей добиться чего-либо было невозможно. До последнего момента его не покидало убеждение в том, что все случившееся с ним — обычное недоразумение. Он обвинял в дурацкой сверхбдительности всех: начальника госпиталя, майора, служившего на пересыльном пункте, наконец, сержанта-конвоира. И только теперь, послушав немало историй, подобных своей собственной, понял, что дело обстоит куда сложнее. Все больше напрашивался вывод, что поводом для заключения в лагерь служил сам факт пребывания в плену или на оккупированной территории.

«В чем все-таки дело? — размышлял Алексей. — Неужели среди нашего народа так много предателей, что нужно проверять каждого человека? Да и как практически можно установить истину?»

Он вспомнил сорок первый год, бойцов и командиров, выходивших из многочисленных окружений и попадавших в их отряды. Среди них бывали случайные люди, пришедшие только потому, что больше идти было некуда. И все же к ним относились с большим доверием. Их проверяли просто: давали оружие и брали в бой. Долгие часы проводил Алексей в таких невеселых размышлениях. Подавленный, униженный, он тяжело переживал случившееся с ним и даже не пытался ни с кем сблизиться.

А жизнь в лагере — странная, непонятная, невообразимая — шла своим чередом. Люди о чем-то часами спорили, тайком поигрывали в карты, что-то покупали, продавали из-под полы. Словом, вели себя совсем не так, как должны были, по мнению Алексея, вести себя в подобных случаях. «Почему они так спокойно все это переносят? Почему не протестуют? Неужели это их не оскорбляет? А может, они все виноваты?»

Временами, пробуждаясь от душевного оцепенения, он присматривался к людям. Из пестрой мозаики лиц ему скоро запомнилось одно: сухощавое, мускулистое, с большим крючковатым носом и коротенькой трубкой во рту. Нос, чуть свернутый набок, казалось, постоянно заглядывал в трубку, пытаясь увидеть, не осталось ли там хоть немного табаку. Но она почти всегда пустовала и сердито сипела. Ее владелец ходил в кирзовых сапогах и стареньком тулупчике нараспашку, под которым была видна гимнастерка с тремя дырочками на красных петлицах. Невысокий, плотный, с широченной грудью и большими волосатыми руками, он был очень силен и, видимо, принадлежал к кадровым военным.

Алексей часто видел, как он подолгу сидел возле курящей компании, дожидаясь, когда кто-нибудь намеревался бросить окурок. В такой момент длинноносый молча толкал курившего и протягивал руку. Отказывали редко. Обычно куривший сначала недоуменно смотрел на пальцы, сложенные характерным жестом курильщика, а потом молча совал окурок. Длинноносый вдавливал его большим пальцем в трубку прямо с бумагой и затягивался. И снова сидел молча или переходил к другой группе.

Однажды он подсел к Алексею, примостившись на солнышке у стены барака. Зная его повадки, Алексей подал кисет. Он не спеша набил трубку и глубоко вдохнул дым.

— Табачок что надо. Давно сидишь?

— Недавно.

Длинноносый снова затянулся и тоненькой струйкой долго выпускал дым.

— Оно и видно: табачок еще сохранился. А я скоро месяц. Совсем прожился.

— Что так? Говорят, тут не засиживаются.

— Черт его знает! Сунули и забыли. Как тебе это нравится? — спросил он.

Алексей не ответил.

— То-то и оно… — огорченно протянул длинноносый и замолчал. Его трубка теперь не сипела, а чуть потрескивала и весело курилась голубым дымком.

— Спасибо за табачок, — поднялся он.

— А кисет? — спросил Алексей.

Длинноносый, словно не слыша, тронулся было прочь. Тогда Алексей приподнялся и сильно дернул его за тулупчик сзади. Тот грузно плюхнулся на землю.

— Кисет, говоришь? Пожалуйста, — и он протянул Алексею кисет.

— Не люблю таких штучек.

— Не обижайся: без курева — прямо уши пухнут. Продай немножко, — попросил он.

— У самого мало.

— Мало так мало. И на том спасибо. — И он ушел.

Вскоре Алексей снова встретился с длинноносым. В тот день он подошел к одной из групп, где что-то доказывал бородатый высокий мужчина в черном демисезонном пальто, подпоясанном узким ремешком.

— Не могут тут нас долго держать, — услышал Алексей, — смысла нет: на фронте сейчас каждый человек дорог. После Сталинграда немцы долго не задержатся, успевай только догонять.

Изможденный светловолосый человек, тоже в гражданской одежде, возразил ему:

— Сталинград — это Сталинград. Но бежать немцы пока еще не собираются. Воевать они умеют, тут еще не один Сталинград потребуется.

— Типичная политическая незрелость! — вспыхнул бородатый. — Да будет тебе известно, что немцы никогда не умели воевать. Их еще Александр Невский бивал! А Суворов? А Брусилов? Они сильны своим генералитетом, а солдат у них жидковат против русского Ивана. Это из истории хорошо известно.