Штрафники на Зееловских высотах

Отто, когда-то служивший в зенитных войсках, с первого выстрела распознавал знакомую до боли стрельбу орудий «восемь-восемь»[10]. Их можно было отличить и по характерному черному дыму разрывов. Как зловещие черные цветы, они распускали свои лепестки высоко в небе, под самой пеленой серых туч.

Агрессивно-динамичную музыку «восемь-восемь» то и дело нарушало отрывистое уханье более мощных, 100-миллиметровых «флаков». Зенитные расчеты плотно опоясывали Зееловские высоты по многокилометровой дуге, создавая надежную линию воздушной обороны.

Иногда они начинали работать по Кюстринскому плацдарму, и тогда русские в отместку за удары этого страшного, мощного оружия принимались ожесточенно обстреливать огневые точки зенитных орудий, пока вся пойма не затягивалась клубами дыма и пылевой взвеси. К ночи вероятность авианалетов сокращалась до нуля, но артиллерия частенько заступала в ночную смену, будоража и без того беспокойный сон солдат уханьем взрывов.

XIX

Уходящий день выдался на редкость тихим по насыщенности артобстрелами, и Отто подсознательно ожидал, что враг приберег неприятные сюрпризы на грядущую ночь. Телега с «хиви» и почтальоном убыла в сторону батальона, когда хутор уже погрузился в темноту и солдаты после сытного ужина заняли места на свежесколоченных нарах блиндажей, спеша поскорее провалиться в черную прорубь беспробудного сна. Некоторые не торопились забраться в тесное пространство со спертым воздухом, в котором свежий сосновый дух перебивался кислой, занозистой вонью грязного белья.

Солдаты кучковались в сырых траншеях, тщательно, затяжка за затяжкой, смакуя горячий, ароматный табачный дурман сигарет, розданных вместе с «сухим» пайком. Отто тоже находился снаружи: сидя на корточках, мешал дым сигареты с пронзительно свежим апрельским воздухом.

Луны не было видно. Вьющиеся, будто лозы, сизые струи никотина, поднимаясь вверх, безвозвратно исчезали в непроглядной черноте неба, которое, казалось, опиралось своими боками на бруствер траншеи. Словно неподъемный бок черной туши, свесившейся до самой земли. Сейчас эта туша ляжет еще ниже и раздавит к чертовой матери все живое, что барахтается в этой проклятой пойме.

А может, все, что должно было произойти, уже произошло, и ничего живого уже не осталось. Остались лишь устройства для планомерного уничтожения и убийства, а также механизмы для обслуживания этих устройств. Вот их-то и подмяла под свое черное вымя рогатая ночь, намереваясь попотчевать полынным молоком смерти, черным, как черная тушь. Вот туша урчит, переваривая души убитых за день, снарядами и бомбами разорванных в клочья солдат.

Туша переваривает души… Урчание становилось все громче. Отто, словно очнувшись от тяжелого, болезненного забытья, вдруг явственно различил нарастающий гул.

Он стал громче и как-то резко вдруг превратился в рев моторов и лязг гусениц. Теперь уже ни с чем не спутаешь: колонна тяжелой бронетехники, может быть, машины и мотоциклы. Похоже, наконец, пожаловало долгожданное подкрепление. Звуки накатывали откуда-то с запада, со стороны высот.

XX

Хаген, с трудом разгибая нывшую от боли спину и ноги, поднялся к краю траншеи. Остальным причины гула были неинтересны. Скорее всего, солдаты спали, застигнутые страшной усталостью где попало.

Отто стал вглядываться во тьму. Со стороны хутора просачивались только какие-то неясные, тусклые блики. Скорее всего, колонна шла при выключенном свете фар, на ощупь, используя лишь скупой свет сигнальных фонариков. Значит, еле ползут и двигаться в сторону хутора будут еще долго.

Отсюда, с окраины сада, ничего разглядеть было невозможно. Постояв еще с минуту, Хаген направился в сторону блиндажа. По пути его окликнул какой-то человек. Отто узнал его по голосу. Это был унтерфельдфебель Хорст.

– Эй, Отто… – Пальцы Хорста ухватили сукно рукава проходившего мимо Хагена. – Куда направляешься?

– В блиндаж, герр унтерфельдфебель… – негромко, с остатками субординации в интонации, доложил Хаген. Он удивился, что унтер находится здесь, в окопах, а не в доме.

– От бессонницы маешься? Надо было тебя в караул поставить, а не этих недоносков… – сокрушенно проговорил Хорст. – Венгер валился с ног, и глаза у него слипались прямо при мне… Небось дрыхнет сейчас где-нибудь в стогу сена… Черт…

Хорт еще раз вздохнул и, отмахнувшись рукой, с расстановкой произнес: