Читаем Штрафники, разведчики, пехота полностью

Кострома прекрасно знал, у кого сколько патронов и гранат. Спросил парня, чтобы отвлечь. Тот, приставив лопату к ноге, доложил, что патронов достаточно. Штук восемьсот. Два диска осколками попортило. Остались три.

— Василий Иваныч с тобой поделится, — кивнул взводный в мою сторону. — Он запасливый парень.

— Поделюсь, — согласился я.

Вернулся к себе. Напарник сидел мрачный. Он работал в тылу на мельнице, имел броню, но летом сорок четвертого его забрали на фронт. Передовую он боялся. «Лисья нора», которую вырыл, была такая глубокая, что мне пришлось наполовину ее уменьшить, набросав земли. От сильного взрыва она могла обвалиться и похоронить обоих живьем.

— Сегодня его, а завтра нас, — завел обычный тоскливый разговор второй номер. — Немцы каждое утро из минометов бьют, а мы молчим. И завтрак не принесли…

— Кашеваров минами накрыло, — брякнул я, поддразнивая помощника.

Дурачок, семнадцать лет. Смерти я не очень боялся. Точнее, не верил в нее, как большинство молодых. Как это меня могут убить? Уже пытались. Насквозь пробили пулей, а я выжил. Чтобы поднять мрачное настроение второго номера, начал рассказывать анекдот. Внезапно накатил рев самолетов. Мы упали на дно окопа. Это были наши штурмовики, летевшие в сторону немецких позиций на высоте метров сто. «Илы» всегда поднимали настроение. Я знал, что через пару минут на фрицев обрушатся бомбы и ракеты. Принесли в термосах кашу, хлеб и сахар. Оказывается, полевая кухня застряла, и еду поднесли с опозданием, под шум самолетов.

Потом я отобрал, как обещал, два диска для нового пулеметчика. У нас их имелось штук восемь. Массивные круглые диски к «Дегтяреву» не были достаточно надежными. Если долго не стрелять, то в набитом патронами диске слабела пружина. Таких ненадежных дисков у нас было штуки три. Мы держали их на всякий случай, зная, что стрелять из них длинными очередями нежелательно, может перекосить патрон. Но для нового пулеметчика я отобрал два надежных диска и отнес их. Пулеметчик чистил окоп. Обрадовался мне. Покурили, обсудили события на фронте, поговорили о семьях. Скорее бы эта долбаная война кончалась!


Шло наступление наших войск в Прибалтике. 26 августа был освобожден город Нарва. Мы продвигались в глубь Эстонии. Сильные бои развернулись в конце августа. Немцы оказывали отчаянное сопротивление. Помню, как на одном из участков батальон за день три или четыре раза поднимали в атаку. Хотя нас поддерживала артиллерия и минометы, продвигались вперед тяжело. Дня два топтались на месте.

Сам не знаю, как уцелел во время атак. Отчасти сыграла свою роль команда взводного не лезть пулеметчикам вперед, а поддерживать пехоту огнем. Хоть и не лезли вперед, а находились в рядах атакующих. Люди падали под пулями десятками. По ложбине мимо меня цепочкой ползли раненые. Санитаров не хватало, тянули друг друга. Жутко было видеть, как полз солдат с оторванной ступней, замотанной бурой от крови нательной рубашкой.

Я расстрелял пять или шесть дисков подряд. Пулемет раскалился. В этот момент немцы пошли в контратаку. Я хотел помочиться на ствол, но что-то внутри перехватило, не мог выдавить ни капли. Помощник вылил на кожух остаток воды из фляжки. Ствол шипел и парил. Редкий лес представлял невообразимую картину. Многие деревья были перебиты снарядами и крупными осколками. Одинокая сосна горела, как свечка, дымила влажная хвоя, кое-где прорывались языки пламени. Дым висел слоями, а из него возникали все новые фигуры людей. Бежали наши бойцы. Падали, стреляли, а метрах в ста приближалась цепь в характерных массивных касках. Немцы редко снимали каски. Они были у них толстые и более надежные, чем наши. Но пули брали и немецкие каски, пробивая насквозь вместе с головой. Оставалось только попасть.

Я вставил в пазы очередной диск, передернул затвор. Впереди возникли сразу пятеро немцев. Их фигуры плыли в белесом хвойном дыму. Нажал на спуск и повел стволом слева направо. Сейчас я их смахну одной длинной очередью! Пулемет бился в руках, все пять немцев упали. Потом «Дегтярев» замолк. Я дергал заклинивший затвор. Сорвал диск. Из казенника торчала лопнувшая гильза. Трое немцев поднялись, исчезли в низине, затем отползли и двое других. Я промахнулся или в лучшем случае легко ранил двоих. А длинной очередью раскалил казенник, в котором застряла гильза.

Я растерялся. Пожилой помощник протягивал нож.

Я пытался поддеть застрявшую гильзу, но безрезультатно. Над головой засвистели пули. Верхушка бруствера разлетелась от попаданий нескольких разрывных пуль. Опасность отрезвила меня. В горячке боя я понаделал ошибок, не такой уж опытный был из меня пулеметчик. Нельзя стрелять длинными очередями и надо менять позицию. Как только немцы засекают пулемет, по нему открывают огонь. Мы отползли по траншее в сторону. Бойцы, сумевшие уцелеть после неудачной атаки, стреляли из винтовок и автоматов. Я взял себя в руки и сумел выбить гильзу. Вставил диск. Хотя цель не видел, выпустил наугад несколько коротких очередей. Ко мне подбежал взводный:

— Почему прекратил огонь?

— Пулемет перегрелся.

— Помочиться не можешь?

Перейти на страницу:

Все книги серии Война и мы. Военное дело глазами гражданина

Наступление маршала Шапошникова
Наступление маршала Шапошникова

Аннотация издательства: Книга описывает операции Красной Армии в зимней кампании 1941/42 гг. на советско–германском фронте и ответные ходы немецкого командования, направленные на ликвидацию вклинивания в оборону трех групп армий. Проведен анализ общего замысла зимнего наступления советских войск и объективных результатов обмена ударами на всем фронте от Ладожского озера до Черного моря. Наступления Красной Армии и контрудары вермахта под Москвой, Харьковом, Демянском, попытка деблокады Ленинграда и борьба за Крым — все эти события описаны на современном уровне, с опорой на рассекреченные документы и широкий спектр иностранных источников. Перед нами предстает история операций, роль в них людей и техники, максимально очищенная от политической пропаганды любой направленности.

Алексей Валерьевич Исаев

Военная документалистика и аналитика / История / Образование и наука
Штрафники, разведчики, пехота
Штрафники, разведчики, пехота

Новая книга от автора бестселлеров «Смертное поле» и «Командир штрафной роты»! Страшная правда о Великой Отечественной. Война глазами фронтовиков — простых пехотинцев, разведчиков, артиллеристов, штрафников.«Героев этой книги объединяет одно — все они были в эпицентре войны, на ее острие. Сейчас им уже за восемьдесят Им нет нужды рисоваться Они рассказывали мне правду. Ту самую «окопную правду», которую не слишком жаловали высшие чины на протяжении десятилетий, когда в моде были генеральские мемуары, не опускавшиеся до «мелочей»: как гибли в лобовых атаках тысячи солдат, где ночевали зимой бойцы, что ели и что думали. Бесконечным повторением слов «героизм, отвага, самопожертвование» можно подогнать под одну гребенку судьбы всех ветеранов. Это правильные слова, но фронтовики их не любят. Они отдали Родине все, что могли. У каждого своя судьба, как правило очень непростая. Они вспоминают об ужасах войны предельно откровенно, без самоцензуры и умолчаний, без прикрас. Их живые голоса Вы услышите в этой книге…

Владимир Николаевич Першанин , Владимир Першанин

Биографии и Мемуары / Военная история / Проза / Военная проза / Документальное

Похожие книги

100 Великих Феноменов
100 Великих Феноменов

На свете есть немало людей, сильно отличающихся от нас. Чаще всего они обладают даром целительства, реже — предвидения, иногда — теми способностями, объяснить которые наука пока не может, хотя и не отказывается от их изучения. Особая категория людей-феноменов демонстрирует свои сверхъестественные дарования на эстрадных подмостках, цирковых аренах, а теперь и в телемостах, вызывая у публики восторг, восхищение и удивление. Рядовые зрители готовы объявить увиденное волшебством. Отзывы учёных более чем сдержанны — им всё нужно проверить в своих лабораториях.Эта книга повествует о наиболее значительных людях-феноменах, оставивших заметный след в истории сверхъестественного. Тайны их уникальных способностей и возможностей не раскрыты и по сей день.

Николай Николаевич Непомнящий

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
100 рассказов о стыковке
100 рассказов о стыковке

Книга рассказывает о жизни и деятельности ее автора в космонавтике, о многих событиях, с которыми он, его товарищи и коллеги оказались связанными.В. С. Сыромятников — известный в мире конструктор механизмов и инженерных систем для космических аппаратов. Начал работать в КБ С. П. Королева, основоположника практической космонавтики, за полтора года до запуска первого спутника. Принимал активное участие во многих отечественных и международных проектах. Личный опыт и взаимодействие с главными героями описываемых событий, а также профессиональное знакомство с опубликованными и неопубликованными материалами дали ему возможность на документальной основе и в то же время нестандартно и эмоционально рассказать о развитии отечественной космонавтики и американской астронавтики с первых практических шагов до последнего времени.Часть 1 охватывает два первых десятилетия освоения космоса, от середины 50–х до 1975 года.Книга иллюстрирована фотографиями из коллекции автора и других частных коллекций.Для широких кругов читателей.

Владимир Сергеевич Сыромятников

Биографии и Мемуары