Штрафники

Сегодня это трудно себе представить, но тогда - ох, какое это непростое было дело - выступить на большом собрании и сказать вслух все, что думаешь. Писатель Борис Балтер, человек большого личного мужества, выводивший в 41-ом из окружения полк, говорил мне после выступления на одном таком собрании, что подниматься на трибуну ему было страшнее, чем подыматься в атаку,

Григорий Свирский поднимался на эту трибуну не раз.

Одно из его выступлений я хорошо помню.

Большой зал Центрального Дома литераторов был переполнен... В президиуме сидел важный гость: секретарь ЦК КПСС...

Не стану пересказывать речь Григория Свирского, тем более, что она уже опубликована, с опозданием ровно на четверть века (журнал "Горизонт", 1990 N°3) Приведу из нее только небольшой отрывок:

"...Как-то шли по Осетии с группой альпинистов и туристов. В одном из селений подошел к нам старик и сказал: "Мы приглашаем вас на свадьбу. Вся деревня будет гулять; а ты, он показал на меня, не приходи!" И вот я остался сторожить вещи группы. Сижу, читаю книжку и вдруг вижу, улица селения в пыли, словно конница Буденного мчится, меня хватают и тащат. Жених и невеста кричат: " Извини, дорогой! - Меня притаскивают на свадьбу, наливают осетинскую водку арака в огромный рог и вливают в меня. Я спрашиваю моего друга, что произошло? Почему раньше я получил "персональное неприглашение", а сейчас потчуют, как самого дорогого гостя? Оказывается, мой друг спросил несколько ранее старика и тот объяснил гордо: "Мы грузинов не приглашаем!" Мой друг объяснил, что я не грузин... Тогда старик закричал, что только что кровно обидел человека, и он, этот человек, будет мстить. И вот вся свадьба чтобы не было мести, сорвалась - и за мной... На другой день старик приходил узнать, простил ли я его за то, что он принял меня за грузина...

Когда кончился маршрут, мы спустились в Тбилиси. Вечером вышли гулять. Подходят два подвыпивших гражданина и что-то говорят мне по грузински. Я не понимаю. Тогда один размахивается и бьет меня в ухо. Я падаю. Кто-то в подъезде гостиницы кричит: "Наших бьют!" - альпинисты выскакивают из гостиницы и начинается потасовка.

И вот мы в милиции. Идет разговор по грузински. И вдруг ударивший меня кидается к столу дежурного, разглядывает мой паспорт и идет ко мне со словами: "Извини меня, мы думали, что ты армяшка, из Еревана. Идем, будем гулять". Я едва от них отбился.

В нашей группе альпинистов половина была из Прибалтики. Они прекрасные спортсмены. После того, что произошло, мы сблизились. Но когда они о чем-то говорили, и мы подходили - они замолкали, а когда я спросил в чем дело, мне ответили: "Ты же русский!"

Когда приехал в Москву, узнал, что меня не утвердили в должности члена редколлегии литературного журнала, потому что я еврей..."

Как видите, история была лаконичная, но - емкая. Она с разительной наглядностью представила картину уже тогда сложившихся болезненных межнациональных отношений, тщательно прикрываемую парадными лозунгами...

В той речи Свирский впервые сказал вслух и о черносотенцах в рядах Союза писателей СССР.

Речь писателя неоднократно прерывалась аплодисментами... Однако несмотря на "хеппи энд" именно с этой речи начались все последующие неприятности Григория Свирского. Сперва от него потребовали, чтобы он отрекся от своих слов, как от клеветнических... Потом перестали печатать... Короче говоря, очень скоро он понял, что нормальной жизни на родине ему больше не будет... А эмиграция тогда для российского инакомыслящего отнюдь не только еврейской национальности - возможна была только в одну страну: в Израиль...

Услыхав, что Свирский уехал из Израиля в Канаду, многие его московские приятели говорили:

- Ничего удивительного! Такой характер! Такой вот взрывной, ершистый, неуживчивый человек!

Доля истины в этом, конечно, есть. Но тут необходимо одно небольшое разъяснение.

Главным свойством этого неуживчивого характера, я бы сказал, первопричиной этой неуживчивости была не какая-нибудь там склочность его натуры, а основополагающая черта его личности, для обозначения которой я не могу подобрать никакого другого слова кроме старомодного, уже почти вышедшего из употребления: донкихотство...

(Предисловие Б. Сарнова к первому изданию в Москве романа "ПРОРЫВ", 1992.)

Насколько известно, - добавлю от себя, как составитель "странички", по намеченным Григорием СВИРСКИМ этническим границам, границам стойкой неприязни одного народа к другому, порой перерастающей в ненависть, и раскололся спустя четверть века нерушимый Советский Союз. История, таким образом, свидетельствует, что русский писатель Григорий Свирский отнюдь не был Дон Кихотом, каким его считали опасавшиеся за его жизнь советские литераторы, задаривая коллегу чугунными и деревянным Дон Кихотами. Теперь уж ясно, что он выступил с крайне рискованным для него пророчеством, сбывшимся с абсолютной точностью. Еще все можно было бы в нашей многонациональной стране исправить, если бы...Увы! Судьба пророков во все века известна.

ЕФИМ ЭТКИНД: