Штрафники

С годами Комсомольск-на-Печоре порос лопухом. Несколько корпусов передали лесовикам. Остальные забили досками. Молодые непуганые геологи окрестили самую перспективную некогда Троицко-Печерскую экспедицию Троицко-Печерской лаврой. Тундра взломала, раздробила асфальт.

В самом деле, когда я заехал туда, голубовато-зеленый олений ягель стелился на лагерной дороге во многих местах, словно там ее никогда и не было...

"Ну, что ж, еще один Халмер-Ю, - сказали мне позднее в Министерстве. На ошибках учимся..."

Не год, не два - двадцать лет продолжался неслыханный грабеж России. Бессмысленный, к тому же, грабеж - за "пайку", "паечку"; или еще одну звезду на погоне...

- Думаете, никто не восстал против разбоя? - спросил Цин, кинув, в очередной раз, телефонную трубку на рычажки. - Восставали. Еще во время войны. Юнец, только из вуза, сказал на совещании - подумать только! при лагерной администрации: "Нет тут нефти! Нефть севернее. В Тиманском прогибе..."

- Севернее? - переспросил генерал Бурдаков, закуривая и ломая спички. - На сколько севернее?..

- Примерно на триста километров! - ответил юнец с указкой в руках. - В центре тундры...

- Непроходимой? - уточнил генерал Бурдаков.

- О-обыкновенной, - протянул юнец, не понимая всей глубины генеральского вопроса.

Вечером Крепс вызвал юного геолога, одобрил его порывы, даже обнял энтузиаста, а на другой день... парнишку мобилизовали на фронт, где он и погиб...

- А вы записывайте, записывайте! - вскинулся Цин. - От кого вы еще такое узнаете?..

Имя его Цин забыл. Зато второго еретика знали все... Цин шагнул к рассохшемуся шкафу, достал картонную коробку с фотографиями. Протянул одну из них.

На фотографии был запечатлен рослый, широкой кости, видимо, очень сильный человек. Лицо доброе, застенчивое. Сидит на земле, у сарая, выставив перед собой длинные ноги Паганеля в мешковатых штанинах. На обратной стороне снимка в уголке надпись: "Вольняшке Илье Муромцу Полянскому от зэка Добрыни"... И подпись, скромная, в уголке "Добрынин".

...- Добрыня сидел вместе со мной, - продолжал Цин, пряча коробку с колымскими и ухтинскими снимками, - предложил мне, еще в годы войны, учить испанский язык, "чтоб мохом не обрасти..."

- Почему испанский? - поинтересовался Цин.

- Если зубрить немецкий, скажут, готовимся к немецкой оккупации, объяснил предусмотрительный Добрынин. - Английский тоже подозрителен: "Не к побегу ли готовятся?" И припаяют второй срок. А - испанский? Никто не придерется. Даже Паганель учил испанский, хотя, как известно, по ошибке выучил, вместо испанского, португальский...

В памятном всем ухтинцам пятьдесят девятом году Добрынин обвинил Крепса, которого окрестил "бывшим геологом", в "перманентной лжи".

Комсомольск-на-Печоре уже прорастал лопухом, генерала МВД Бурдакова проводили в Москву, на почетную пенсию, и многотиражка "Советская Ухта" объявила, что она за Добрынина... Ухта заколыхалась, как от землетрясения...

Однако едва Добрынин набрал в грудь воздуха, чтобы уличить Крепса вторично, с документами в руках, как... отбыл на Кубу. Фиделю Кастро нужен был специалист-нефтяник. Позарез. Крепс немедля сообщил, куда следует, что лучше Добрынина не найти. "Первоклассный специалист, а главное, знает испанский... Такое счастливое сочетание!"

Аттестация была справедливой, и Добрынина... поздравили с повышением.

А Крепс остался. Он не знал испанского.

Остался, конечно, уж не главным консультантом НКВД, с самим Берия на дружеской ноге... Начали оправдываться мудрые прогнозы: "Через год или шах помрет, или осел подохнет..." Крепс был теперь полноправным хозяином Комиболот. Начальником Ухтинского территориального геологического управления. Денежным мешком, с которым даже сам первый секретарь Коми-Парижа (так величали Сыктывкар) говорил с бархатистыми интонациями...

- Вы были у Крепса дома? Видели сейф? В нем не серебро и злато оправдательные бумаги, на случай, если новый шах помрет или осел преставится...

Крепс, вовсе не глупый человек, а профессионал, некогда даже талантливый, давно понял, где может отыскаться главная, промысловая нефть, но ведь это какой риск! Два раза приходили за ним с револьвером. Не хотелось в третий раз садиться, ох, не хотелось!..

...Геологи роптали. Рабочие матерились, хоть и получали за погонные метры бурения, а не за нефть. Даже уголовники становились непочтительными.

Как-то Крепс заночевал в тундре: испортилась машина. За полночь похолодало, и Крепс, разломав ручку своего геологического молотка, разжег костерик. Вскипятил чай. Рабочий из блатных сказал утром во всеуслышание: "В гробу я видел таких ученых. Что за доктор-профессор? Съел собственный молоток!"

Наконец с трибун партактивов заговорили о "многолетней крепсаниаде"...