Штрафной батальон

Унести бы. Как славно зажили бы вдвоем! Утром сварила бы кашку, накормила и к бабушке Семенихе отвела. Платила бы ей за присмотр. Бабка взялась бы, любит она детей. С работы заходила бы за девочкой, вела бы за ручку домой. Гена вернется, а она ему: «Вот наша дочка!» Что он скажет? А ничего! Обрадуется, наверное. Люди же говорят, потому и бегает, что нет детей. Но сколько Анюта знает таких бездетных, которые душа в душу живут… А девочку она все равно не отдаст. Упросит слепого, на колени перед ним станет. Зачем ему девочка? А где он ее взял? Может, украл? Кто он такой? Документы у него спросили?

— Аннушка, с тебя, — протянул шапку дед Родимцев.

Анюта, не выпуская из рук дорогую ношу, приподнялась, достала с подоконника сумочку, вынула три рубля. Положила. Слепец, сидя у стола, деньги считал. Складывал ровненько, проворно, трешница — к трешницам, рубли к рублям.

Анюта спросила тихонько, а услыхали все:

— Кто он такой, сестра Мария? Паспорт-то показал?

Слепой моментально сгреб деньги, сунул в карман пиджака. Поднялся тяжелый, темный, плечами свет загородил. Прохрипел:

— Апостолы благовестили Иисуса Христа, и никто у них не требовал документов. А вы-ы?

— А нам, Христа ради, покажи, — несмело пролепетал дед Родимцев, худенький, седенький, с пустою шапкою в руке. — Предъяви, брат, для успокоения. Деньги все же. Не черепки.

Старухи замахали, зашипели на деда:

— Посовестись, брат! О чем спрашиваешь? С Христом человек явился, с Христом и уйдет.

Анюта, прижимая к себе ребенка, отодвинулась в угол, в полутьму. Молилась беззвучно и страстно: «Оставь ее мне, господи! Оставь! Не отнимай!»

Слепой кинулся к ней, как коршун, выхватил спящую девочку, прыгнул в дверь. Все оторопели. Анюта бросилась вдогонку, дед Родимцев на подмогу. Тень мелькнула через двор, хлопнула калитка, и рассыпался, покатился по улице собачий лай.

— Воротимся, Аннушка, — позвал Родимцев. — Где ты его ночью найдешь? Глухое место, перешагни дорогу — и вот он, дремучий лес. Днем с огнем не сыщешь, не то что сейчас.

Вернулась. В душную комнату вошла — как в затхлый погреб, в сырое подземелье. Бил озноб, давило бессилие, будто вся кровь из тела вылилась и нечем телу греться, жить. А совсем близко, в лесу, по кустам, по кочкам скачет дьявол — зрячий слепец с беленькой девочкой в когтях.

— Я ведь тоже пожертвовал, — сказал пресвитер, словно оправдываясь перед ней.

— Эх вы, мужики, — усмехнулась Анюта, лишь бы произнести что-то, не зарыдать.

Горе одно, а не мужики. Дед Родимцев, отец Марии, стар и немощен, брат Вакулов хил и слаб, страдает сердцем, и брат Петриченко не лучше его. Один лишь Ершов молодой, здоровый, однако ума совсем не палата.

Домой брела, приглядываясь к обочинам, крапиву раздвигала у заборов: не уронил ли дорогой девочку пришлый жулик; может, она, тепленькая, маленькая, спит на холодной траве? Не нашла и заплакала, будто и вправду надеялась найти. Стала утешать себя постоянной мыслью, с которой возвращалась по вечерам домой: «Вот приду, а Гена мой дома!» Тлела у ней эта горячая искорка на сердце, ею Анюта и грелась.

Окна были темные, и ключ под приступкою не тронут. Анюта отперла, но не вошла, опустилась в бессилии тут же на крыльце у порога и зарыдала, причитая:

— Гена, Гена, у какой-то негодяйки ты спишь сейчас? — Но опомнилась, пристыдила себя: о ком плачет? Как смеет плакать о муже, осуждать деяние бога? Он знает, что творит. Плакать нужно о божьем сыне, принявшем смертные муки на кресте…

«Но при чем тут Христос? — удивилась Анюта. — Мне самой больно, я и плачу о себе». Мало ли она молилась, выпрашивая себе счастье, а где оно? Послал ли ей бог хотя бы зернышко? Почему же так истово верит она во Христа? Да полно! Так ли крепка ее вера? Бог есть любовь — а во что она верила, в любовь или в бога?

Кощунственные мысли охватили Анюту, и чем дальше, тем больше сомневалась она, но мысль о том, что она уж, наверное, давно не верит, испугала ее. Возможно, и на молитвенные собрания ходит лишь потому, что привыкла к тем людям, любит их. Вот и получается, что верит в любовь. Но почему же столько лет она считала себя верующей во Христа, в бога, а верила только в одну любовь? Почему задумалась об этом сейчас?

…За лесом, за темными верхушками сосен начало разливаться розовое сияние. Заря словно кисточкой прошлась по стволам берез за дорогой на опушке вдоль Новопроселочной. Молодая, красивая женщина, сидевшая на крыльце, поднялась и с улыбкой проговорила:

— Славно-то как!

1965

ЦАРСТВО НЕБЕСНОЕ

Дедушку своего Митя не помнит, но очень любит, и вся пятилетняя Митина жизнь как добрым светом пронизана и озарена памятью о дедушке.

В честь деда, Дмитрия Назарыча, дали Мите имя. И голубенькая кроватка, в которой Митя помещался, когда был грудным, и сейчас помещается, сделана дедушкой. Всякие старые-престарые — самые любимые — облезлые и поломанные грузовики, погремушки и мишки были куплены когда-то дедушкой. Даже пальто Мите перешили из дедушкиного пиджака, потому что пиджак прочный и ноский.