Штрафной батальон

«Разобьюсь в лепешку, а женюсь!» — повторил себе Виктор и с этим твердым и счастливым решением, широко улыбаясь, вошел в раскрытые настежь двери тридцать седьмой квартиры. Он затем и приехал домой из Берлина, чтобы жениться на Ниночке Антиповой. Это главное. Все остальное мелочи. Ничего не следует принимать всерьез.

— Ай, Витя, Витя! Мать хвалится — старший лейтенант. Какой же ты старший? Ничуточки не подрос, — вот так встретила его бабка Никитична, всплескивая руками.

Он и не обиделся, и смеялся со всеми, и целовал всех подряд. Сергей Саввич Митрохин качнул ему головой издали и скрылся за своей дверью, а Марья Степановна расплакалась и громко вспоминала, как Витька и Андрюшка еще без штанов гоняли в этом самом коридоре, как они выросли и вместе пошли в школу, отвели их матери в один день. А теперь Витька воротился живой, а Андрюшка лежит в сырой земле.

Шипели на кухне позабытые примусы, тарахтели крышками, выкипая, чайники, было не до них. И плакала и смеялась растревоженная квартира, и меньше было смеху, чем слез.

Подошел к раковине вымыть руки под краном рослый молодой мужчина в нижней бязевой рубахе, темно-синих диагоналевых галифе и шлепанцах на босу ногу. Катька, дочь Никитичны, худющая и томная, вошла следом с полотенцем на плече и, поводя подбритыми в ниточку бровями, представила:

— Познакомься, Витя, это Геннадий, мой муж. Гена, познакомься с Витей. Это сын Курносовых, приехал сейчас только из Берлина. А ты, Гена, кажется, Прагу освобождал?

Катькин муж подал мокрую ладонь, засмеялся, промокнул о рубаху, подал снова и крепко пожал руку Виктора — и тут же устремился из кухни, не привык еще, видно, к изучающим соседским глазам.

— Хороший муж у твоей Катерины. Разговорчивый, — похвалила искренне Марья Митрохина, а Никитична грустно покачала головой:

— Грех жаловаться. Уважительный, Катерина им довольная, а рожать не хочет. Говорит мне: «Не обижайся, мама, но раз от Виталика ребеночка у меня не осталось, ни от кого другого я детей не хочу». — Бабка подалась к собеседнице всем сухоньким телом, утонувшим в байковом халатике, и доверительно прошептала: — Сделала на позапрошлой неделе аборт. Триста рублей доктору отдала.

— Не надеется, значит, жить с этим?

— А кто ноне надеется? Девок и баб хоть на базар вози задешево продавать, да кто купит. Вон моя племянница пишет из-под Можая: на всю ихнюю деревню воротился с фронта один-разъединый, и тот пришел на костылях. И по всей Расее так. Возьми, к примеру, нашу квартиру. Скольких нет? Анания Петровича нет, Русанова Володички нет, Андрюшечки твоего нет, Виталика, моего дорогого зятечка, тоже нет… — считала Никитична по пальцам, начала с мизинца, дошла до указательного и подвела итог: — Кажись, все. Царство им небесное, незабвенным нашим покойничкам. Все они вот на этой самой кухне умывались и со мной шутили… Аль забыла кого? — она вопросительно и сосредоточенно глядела на незагнутый большой палец, потом порывисто и жалобно вздохнула и утерла этим пальцем глаза. Но не дала волю слезам, а весело спросила: — Вот теперь, Витя, мы поглядим на тебя, как будешь ты женихаться, какую к нам в квартиру красавицу приведешь.

— Уже выбрал, — похвалился Виктор и чуть было не произнес, кого именно он выбрал, но спохватился и замолчал, потому что здесь стояла и смотрела на него, не могла наглядеться мать погибшего Андрюшки Митрохина.

— С фронта, чай, какую знакомую военную привез? — ласково и как-то даже завистливо спросила она.

— Ну что ты, тетя Марья! — бодренько возразил он, назвав ее по-свойски, как называл в детстве, а сейчас подлещивался, чувствуя себя виноватым перед ней. — Скажешь тоже, тетя Марья. Да разве женятся на пепеже?

— Это кто же они такие? — спросили чуть ли не в один голос бабка Никитична с Марьей Митрохиной.

— Сокращенно, — пояснил он. — Значит походно-полевая жена. Солдатки всякие. С такими на фронте по блиндажам ночуют, а домой их с собой никто не берет. Дома и честных девчат полно.

Сказал, и самому стало противно. Черт знает почему вырвались у него эти дурацкие слова! Треплется как распоследняя сволочь. Дурак! Захотелось соседок-старушек повеселить? Вспомнил сразу бледное от гнева и отвращения лицо хорошенькой и очень строгой солдаточки, ее ненавидящие карие глаза. Дежурила ночью девчонка в штабе, а генеральский адъютант решил осчастливить обутую в кирзовые сапоги козявку. Надавала она ему по морде. Хлоп по одной щеке, хлоп по другой! А он, не осмелившись применить настоящую мужскую силу, растерялся и заорал на нее: «Смирно!» Ах, осел… Долго потом боялся, что расскажет она про его дурь сослуживцам и станут все ржать в штабе над ним.