Штрафной батальон

Пока сержант зачитывал приговор, Павел, не отрываясь, следил за выражением на лице Тихаря. Оно не менялось, оставаясь безучастным. И даже когда прозвучали заключительные строки: «…приговорил солдата штрафного батальона Порядникова Анатолия Ивановича к высшей мере социальной защиты — расстрелу», — и по рядам штрафников прокатился негромкий шумок, в нем ничего не дрогнуло. Казалось, что смысл происходящего до приговоренного не доходит, что он совершенно невменяем.

Но нет. Послушный команде «Иди!», Тихарь сделал последние полтора десятка шагов, отделявшие его от ямы. Сам повернулся лицом к строю и только тогда, вдруг вскинувшись, рухнул на колени и забился в истерике, исступленно и дико воя:

— Не стреля-ай! Отсижу-у!

Разлетелась до пояса разорванная трясущимися руками гимнастерка, обнажая синюю от татуировки грудь. На прыгающих губах запузырилась пена. Захлебываясь судорожными, бессвязными выкриками, Тихарь, в безотчетном порыве отвратить страшный миг, вскочил на ноги, выбросил вперед кулаки, как бы отталкиваясь от надвигающейся смерти:

— Не хочу!.. Не надо! Жи-ить!!

Треск трех автоматов заглушил его голос, и тело дезертира, подломившись в поклоне, полетело в яму…

Дальнейшие занятия в штрафном батальоне в тот день отменились. Роты развели по блиндажам, и никаких приказов впоследствии не поступало.

Расстрел Тихаря оставил у солдат взвода Колычева тяжелый осадок. Расходились с ощущением без вины виноватых: как-никак, а служили-то вместе. Отлеживаясь на нарах, долго отчужденно молчали. И только Халявина с Сидорчуком смерть бывшего дружка, вопреки логике вещей, казалось, ничуть не огорчила. Карзубый будто даже злорадствовал:

— Плохо ему обыск делали. Анашу не отобрали… Он ее всегда в поясе носил. И перед расстрелом курнул. Знал, куда ведут. Он трус был несусветный. Ножа и того боялся. В драку никогда не лез. Везде хитрил…

Сообщение не произвело должного действия, и Карзубого это задело. Он, видно, рассчитывал, что его осведомленность будет воспринята и оценена иначе.

— А ведь это Тихарь тогда с Гайером был. Дело прошлое, а я знал. В ту ночь он от смерти увернулся. Хвастал, что фартовым уродился, мол, счастье ему везде в жизни валилось. Валилось, да провалилось. На полную катушку схлопотал, дальше некуда… Все на чужом горбу норовил, гад, проехаться. На дело со всеми вместе ходил, а чуть пахло жареным — сразу в кусты. Не одного кореша под монастырь подвел, шакал…

Но и новое откровение Карзубого не нашло отклика. Оно тоже повисло в воздухе.

— Ладно, заткнись! Надоело! — вяло оборвал его Павел, и больше к этой теме не возвращались.

* * *

Рано утром Павла растолкал Шведов.

— Глянь, что на улице творится, — криво усмехаясь, сообщил он, пренебрежительно кивая на дверь и предлагая выглянуть наружу.

— А что там может быть? — недовольно спросил Павел. Часа два назад он обходил с проверкой посты, ничего примечательного в округе не обнаружил и теперь досадовал, что Шведов бесцеремонно нарушил его сон.

— Ну ты выйди, выйди! — бесстрастно, но настойчиво убеждал Станислав, и Павел, начиная заинтересовываться, поднялся: не такой человек Шведов, чтобы волновать по пустякам.

Вокруг блиндажей были расставлены красные флажки, за чертой которых расхаживали солдаты взвода охраны при полной боевой выкладке, в касках и с автоматами на изготовку. Ясней ясного, что караульную службу несут. И объект охраны понятный.

— За черту не выходить! — предупредил ближайший часовой.

— Вот это да! — с изумлением присвистнул Павел.

— Ага!.. — отозвался Шведов.

Вскоре, всколыхнутые необыкновенной вестью, высыпали из блиндажа и остальные штрафники. Стали ждать, что дальше будет. Карзубый попытался было «не заметить» оцепления и пройти, как обычно, в соседний взвод, но был остановлен окриком:

— Куда прешь! А ну, назад! К флажкам не подходить! Стрелять буду!

Карзубый притворился простачком.

— Да ты что? Я только бритву свою у корешей заберу, побриться хочу, — но, увидев направленный в грудь ствол автомата и враждебно вспыхнувшие глаза охранника, ретировался, уязвленно ворча и злобясь.

— Как волков обложили, легавые…

— Давно ль ты в зайцы переписался? — хмуро поддел Махтуров.

— Смотри, как бы сам не взвыл…

Командование взялось жесткой рукой наводить порядок и дисциплину. Днем непосредственно у блиндажей охрана больше не выставлялась, но свобода передвижения ограничивалась подразделением. Уход за пределы батальона приравнивался к дезертирству, а в соседнюю роту — к самовольной отлучке, за которую полагалась гауптвахта.

Кусков раздобыл кусок фанеры, прибил над входом в блиндаж, написав на нем корявыми печатными буквами: «Улица Суркевича, дом 2, квартира Колычева. Без стука не входить!» Вскоре и на других блиндажах подобные указатели появились.

* * *