Штрафной батальон

– Командиром второго взвода второй роты рекомендую Колычева. – Давыдов потянулся к стопке папок, отыскал нужную и, открыв, стал читать: – Колычев Павел Константинович, год рождения одна тысяча девятьсот восемнадцатый, гвардии капитан. На фронте с первого дня. Был награжден орденом Красного Знамени и медалью «За отвагу». Два внеочередных присвоения воинского звания. Последнее получил, уже находясь в госпитале. Был членом ВКП(б) с июля 1941 года.

– Что у него? – прервав начальника особого отдела, быстро спросил Балтус. Спросил больше по привычке, от желания скорее покончить с этим вопросом, потому что кандидатура сомнений у него не вызывала.

Давыдов помедлил с ответом:

– Групповая драка с применением оружия на почве ревности.

Балтус поджал губы, брезгливо поморщился.

– Н-да!.. Ну а личные ваши впечатления?

– Самые благоприятные, – подтверждая вздохом сожаления столь досадное несоответствие, продолжал Давыдов. – Характера независимого, бескомпромиссного. Решителен. В роте создал вокруг себя здоровое ядро, пользуется авторитетом. Люди за ним тянутся. Ну и фронтовая аттестация соответствующая. С этих точек зрения вполне надежен. Пожалуй, излишне горяч, в том смысле, что может действовать напролом, не взвесив предварительно последствий…

– Это не он там с ворьем расправлялся?

– Он. О драке, кстати, умолчал.

– Колычев, Колычев? – Балтус напряг память, помял подбородок, пытаясь представить облик того, о ком шла речь: – Среднего роста, плотный, темноволосый. Глаза и лоб умные. Особенно лоб – высокий, крупно лепленный. Хрящеватый, слегка раздвоенный на кончике нос…

– Выглядит значительно старше своих лет, – подхватывая, закончил Давыдов.

Балтус задумался, поддавшись влиянию странного, влекущего ощущения. Теперь, когда он вспомнил и отчетливо представил облик человека, который при встречах всегда виновато отводил глаза, в нем вдруг ожил и заговорил, поднявшись из глубин подсознания, необъяснимый, но настойчивый и давно зародившийся интерес к нему. Так бывало, когда в поле зрения попадали неординарные, своеобразные личности и у него проявлялось обостренное чутье на взаимную предрасположенность, предопределенность будущих отношений, которые неизбежно поведут к тому, что судьбы этих людей станут ему небезразличны и он примет в них деятельное участие. Подсознание в таких случаях его не обманывало.

– Что-то у него не того… – вслух с сомнением произнес Балтус, приглашая Давыдова разделить или оспорить возникшее предположение. – Год на фронте, два повышения в звании, награды… Налицо все качества неглупого, далекого от неуравновешенности человека, если не сказать больше. И вдруг – мелодрама! А, Петр Андреевич? Что-то плохо совмещается, не находишь?

– Признаться, и у меня на этот счет были сомнения. Люди склада Колычева менее всего подвержены неразумной злобе. Он скорее из тех, кто из гордости и ложного сострадания возьмет на себя часть чужого груза. По принципу: пусть лучше мне будет хуже. Но… – Давыдов развел руками, – пути господни, говорят, неисповедимы. Откровенно говоря, жаль парня: боевой толковый офицер, а так переломал себе жизнь из-за какой-то нестоящей девки. Ведь если даже повезет уйти из штрафного, все равно с таким клеймом в армии потом не оставят.

Балтус в знак согласия раздумчиво покивал головой.

– Надо бы мне с ним познакомиться поближе… Однако, Петр Андреевич, отвлеклись мы с вами. Кто там следующий?

До станции добрались вместе с опускающимися сумерками. Издали разглядели в тупике состав теплушек с вкрапленным в середину пассажирским вагоном.

Пока месили проселочную грязь – разогрелись, взмокли. От шинелей валил пар. Пульман же дохнул ледником.

– Бр-р! – зябко поежился неприхотливый Костя Баев. – Видать, с севера в нашем купированном холод везли.

– Не боись, братва! – подбодрил усмешливый возглас Кускова. – Глянь, сколько дров и соломы на платформе навалено. Налетай!

Проявив завидную расторопность, стали устанавливать железные печурки, таскать дрова и солому, заделывать щели в стенах вагона. Вскоре под руками мастерового Сикирина затрепетал чахлый и чадный, но приветный огонек коптюхи. Баев, Муратов и Дроздов разожгли печурки. Стало веселее. Замерцали робкие огоньки и в соседних теплушках.

Сложнее обстояло дело с размещением. Нары хоть и двухъярусные, но вместить роту численностью в сто двадцать с лишним человек, конечно, не могли. Пришлось некоторым, к большому неудовольствию, располагаться на полу. Заняли весь проход, ногой ступить негде стало.

Понемногу разобрались, перестали ворчать и выяснять отношения. Совсем было уж настроились на обычный предсонный треп, когда в проеме двери возникло несколько человеческих теней. По нарам метнулся тонкий луч карманного фонарика.

– Колычев! – окликнула одна из теней голосом комбата.

Павел торопливо выбрался в проход, вытянулся по стойке «смирно»: «Я!»

Луч света уперся ему в лицо.

– Будете исполнять обязанности командира второго взвода. Старшим в вагоне – тоже вы. Назначьте дневальных, печи топить всю ночь. Следить за порядком! Утром явитесь за приказом к начальнику штаба. Ясно?