Штрафной батальон

– Так точно, гражданин майор!

– Выполняйте!

Комбат с сопровождающими лицами проследовал к соседнему вагону, а Павел, ошеломленный, все стоял посреди прохода и не смел, отказывался верить своему негаданному назначению. Старшим в вагоне – куда ни шло. Это понятно. У комбата безвыходное положение: должен же кто-то за порядок в пути следования отвечать. Но командир взвода?! Мысли путались.

Штрафники, не меньше его пораженные крутым поворотом событий, ждали дальнейшего. Уняв волнение, Павел громко вызвал:

– Добровольцы дневалить есть?

– Я!.. Я!.. – разом отозвались Сикирин и Баев.

– Мы! – Дроздов за двоих с Муратовым.

– И я тоже, – пробурчал Салов.

– Отлично! Приступайте к обязанностям!

Задвинули дверь, закопошились. Проследив за исполнением, Павел протиснулся на свое место между Махтуровым и Бачунским. Он окончательно успокоился, посчитав свое производство во взводные временным. Комбат ведь сказал «будете исполнять» – пока, значит. По прибытии на место пришлют лейтенанта, и делу конец.

Махтуров отмолчался, а Бачунский не утерпел.

– Ну и как теперь величать себя прикажешь – гражданином взводным или Павлом по старой памяти? – осведомился он.

– Да брось ты! Какой там, к черту, гражданин взводный – калиф на час! – отмахнулся Павел.

– Ну-ну! – притворно посочувствовал Бачунский. – Выходит, и для штрафбата верно: дальше фронта не пошлют, меньше взвода не дадут…

– Яковенко! Слышь, соловей днепровский, спел бы что для души, а? – попросил чей-то голос.

– Какой петь – дыхнуть нельзя! – возмутился другой. Но на него зацыкали, зашипели.

– Вань, будь другом, уважь общество!

– Украинскую, Вань, про черные очи!

Приподнялись на нарах, потеснились, создавая простор вокруг певца. Уступая настойчивым просьбам, Яковенко было запел, но вскоре расстроенно смолк, оборвав песню на полуслове: получалось чересчур уныло и безысходно.

Точила Яковенко неотступно черная хмарь. И виной тому была тоскливая боль по семье, которая находилась в оккупации и о судьбе которой известий не имелось. Непередаваемо подавленным и одиноким он выглядел, когда в роту приходил письмоносец. А сегодня в особенности. И сколько ни упрашивали потом – петь Иван отказался наотрез. Да и настроение у остальных тоже переменилось. Лишь Туманова это мало затронуло.

– Слышь, Андрей, как думаешь, смогет наш Ванюшка за Утесова спеть или не смогет? – допытывался он у Кускова.

– А че не сможет? Запросто! – уверял Кусков. – Талант у него. Если захочет, и Козловскому не уступит…

Повинуясь безотчетному желанию, Павел поднялся, осторожно спустился в проход и, переступая через дремавших солдат, пробрался к печурке, около которой о чем-то мирно беседовали Сикирин и Салов. Походя обратил внимание на подсвеченное отблесками огня лицо Карзубого, который, прикрыв веки, наблюдал за Яффой, занятым склейкой самодельных карт.

Выбрав поленце потолще, присел к открытой топке. Салов предупредительно, но без угодливости протянул неизменную пачку «Красной звезды». Помедлив, Павел взял папиросу. Цыган несмело, с оглядками, но верно пробирался к тому новому, манящему и тревожному, что мерещилось впереди его мятущейся душе. Почти совсем отошел от компании блатняков, стал держаться ближе к Сикирину, находя в нем молчаливое понимание и одобрение. Глядя на Сикирина, даже умываться по утрам приучился, хотя раньше и полотенца в руки не брал. Все эти перемены не ускользнули от пристрастного внимания, с которым следил за ним Павел.

– Ложился бы отдыхать, Константиныч, управимся, чай… – по-свойски заметил Сикирин. Он считал для себя более удобным обращаться к Павлу, величая его одним отчеством.

– Успею еще бока отлежать.

Салов прозрачно хмыкнул.

– Боится он, – снисходительно пояснил Сикирину, – вдруг все заснут, а я тебя по башке поленом – в дверь да под откос. Думаешь, он поверил, что я дневалить по охоте вызвался? Данила не малахольный – понимает! А и молодец у нас гражданин взводный – умный! – щурясь в упор на Павла, откровенно насмехался цыган.

Яффа, прислушивавшийся к его словам, вдруг отложил недоклеенные карты, утер рукавом сбегавшую по подбородку слюну, ощерился:

– Ты че светишься, морда лошадиная?! В придурки лагерные подался? Смотри, допрыгаешься – замочим, и пикнуть не успеешь!

На Салова угроза Яффы не подействовала, он даже головы в его сторону не повернул, а Сикирин неожиданно вскипел.

– Перестань каркать, гадина клятая! Кончилось ваше царствие людей жизни лишать, как бы своей не лишился! – Плюнув в сердцах на железный печной бок, он указал пальцем на зашипевшее место. – Из тебя такой же пшик может получиться.

– Заткнись, дешевка! – Тело уголовника напряглось, готовое к броску, глаза злобно заблестели. Потянувшись к куче дров, он выхватил увесистую суковатую палку.

Но в руке Сикирина в тот же миг появилась раскаленная кочерга.

– Не сметь! – решительно и властно гаркнул Павел, вскакивая и становясь на пути Яффы. – Рядовой Василевич! Предупреждаю, скрывать не стану – будешь наказан по всей строгости дисциплинарного порядка.

– А пошел ты… начальничек! Боюсь я твоей гауптвахты! И тебя тоже! Расхрипатился!..