Штрафной батальон

Вскоре в батальон поступило первое пополнение. Маленькая маршевая рота в шестьдесят два человека. Во взвод Колычева влилось двое новичков: Федор Панькин и Базар Джабаев. Первый – кругленький, пухленький, вместо глаз узенькие щелочки, по земле шариком катится. Словоохотлив. С порога свою историю выложил. Действительную перед войной отслужил на ДВК, на фронте с 42-го года. Был ранен на Кавказе, лежал в госпитале в Куйбышеве. В день выписки подрался на вечеринке из-за одной медсестры с солдатами из аэродромного охранения. Того, что первым его по скуле съездил, ударил попавшимся под руку ножом.

Джабаев – колхозник из-под Ташкента, сухой, мускулистый. Все свои двадцать пять лет прожил безвыездно в родных местах. По-русски понимает плохо, говорит еще хуже. Павел его личное дело смотрел – коротенькая биография и приговор. Послали его на станцию за зерном, а он на обратном пути мешок с ячменем знакомым продал. Его Павел на попечение к цыгану сначала определил.

Салов по-татарски и по-узбекски немного изъяснялся. На этом основании приказал ему Павел с Джабаевым винтовку изучать, специально для этого затвор у ротного достал. Но то ли цыган в учителя не годился, то ли ученик ему неспособный попался, только и трех дней Салов не выдержал, взвыл в отчаянии: «Возьми, взводный, его к такой матери. А и что я – из железа кованный?! Легче блоху кузнецом сделать, чем с ним ишачить. Кишки он у меня все проел».

Старший лейтенант от души смеялся, узнав об эксперименте с Саловым. Ты б, говорит, еще высшую математику его заставил преподавать, нашел профессора.

Смех смехом, но Джабаева перевел в третий взвод, где было двое уроженцев Средней Азии. Панькин же во взводе прижился.

В середине апреля полная маршевая рота прибыла, как раз под обед угодила. Штрафники над котелками трудились, когда в блиндаж партию новичков из семи человек привели. Как вошли, так у порога скучились, заозирались. И только один, самый замурзанный и хлипкий, фертом по проходу двинулся, окурок под ноги швырнул и сплюнул вдобавок. На дневального Илюшина с бранью набросился за то, что тот ему замечание сделал. Морду, кричит, рогатик, тебе сверну. Павел было тишком с шинели приподнялся, думая поставить замурзанного на место, но Карзубый его опередил. Соскочив с нар, так тому по шее врезал, что тот кувырком покатился. Карзубый плечи развернул, зубы оскалил.

– Ты меня, гнида, знаешь? – спрашивает зловещим шепотом с придыханием. – Слыхал, кто такой Карзубый? Счас я из тебя такую черепаху замастырю, что очи на лоб повыскакивают! А ну, гад, брысь под юрц и сиди, дешевка, не вякай!.. – Новичок сразу скис.

Сидорчук его за шиворот приподнял и носом в угол направил:

– Сиди, идол, и не вертухайся, а то еще добавки выпросишь.

Впервые, пожалуй, воровская субординация на пользу общему делу пошла. Усмехнувшись, Павел предупредил потерявшего форс уголовника:

– Смотри, керя, или как там тебя. Если еще грозить кому вздумаешь или пакостить – не поздоровится. Считай, что хорошо пока отделался.

Карзубый, довольный тем, что только одно его имя повергло в страх новичка, подсел к Павлу:

– Баклан это, взводный, – не урка. Я из таких в момент юшку выпущу Ты скажи, если что. Быстро в чувство приведу! Любому глотку заткну.

Павел ответил ему грубовато, но не оскорбительно, стремясь не задевать самолюбия:

– Я, Халявин, командир взвода, и власть мне достаточная предоставлена. Могу и без кулаков заставить дисциплине подчиняться. А за желание помочь спасибо. Желаю и тебе со старой жизнью прощаться. Не слепой ведь ты, да и мозгами, вижу, не обижен, соображаешь.

– Ладно, только без этого… Не люблю, когда учат, – насупился Карзубый. – Сам как-нибудь разберусь…

Халявин отошел, сохраняя независимый вид, а Павел достал листок со списком взвода и приступил к знакомству с новичками.

Все шестеро оказались рабочими-уральцами. Указники. Осуждены за прогулы и опоздания на заводы. Начал беседу с самого представительного, выделявшегося из всех богатырским ростом и статью. Коричневая кожа на лице позволяла предположить – сталевар. Долго надо у мартенов простоять, чтобы она так продубела. Догадка подтвердилась. Зовут Федор Пермяков.

Яков Густельский и Алексей Ерохин, наоборот, ничем не примечательны, бесцветны. С такими встретишься на улице, а покажи через пять минут – долго думать будешь, видел ли когда.

Ефим Садчиков – крепкий чернявый мужик с усами под Чапаева. В годах. Сообщив свои данные, первым делом поинтересовался номером полевой части. Записал на листочек для памяти и за письмо уселся. Писал долго и трудно, так что всякому понятно – непривычное это для него занятие. Павлу почему-то подумалось, что на Урале у Садчикова осталась любимая и обязательно большая семья.

Шукшин Федот. Молодой с нагловатым взглядом, дерганый. Не понравился сразу. Решил, что из приблатненных, вроде Сидорчука. Немало таких в войну появилось в тюрьмах. Обыкновенный мужик, а попадет в тюремную камеру и начинает из кожи лезть, под уголовников подделываться.