Штрафной батальон

– Почем мне знать, что я, доктор?

Салов разговор услышал. Собрав последние силы, упрямо выдохнул:

– Всех переживу! Хоронители!..

– А что? И выживет. Мы бы – нет, а он – выживет! – забегая сбоку поперек пути Кускову и Шведову, сыпал скороговоркой Панькин, когда штрафники по распоряжению Павла расходились по окопам.

Отправив солдат по местам, Павел задержался у блиндажа, поджидая спустившуюся туда с Саловым четверку носильщиков и раздумывая, не послать ли Илюшина за Малининой. Мимолетно скользнув взглядом по сторонам, оторопел, увидев майора Балтуса, энергично шагающего в сопровождении двух автоматчиков вдоль окопов его взвода. Комбат шел, не сгибаясь, в полный рост, придерживая рукой висевший на груди новенький автомат. И что совсем привело Павла в полное замешательство – так это потрепанный вид майора, свидетельствующий, что он недавно вышел из боя.

Участвовать в боях в порядках штрафников командиру штрафного батальона положением запрещалось, и, подбегая к нему с докладом, Павел недоумевал, в силу каких чрезвычайных причин мог тот оказаться на передовой во время действий.

– Где Суркевич? Когда вы его последний раз видели? – требовательно спросил майор, выслушав доклад.

– Там, на склонах, – указал Павел на овражек, – когда фашистов погнали. После боя не видел.

Прикинув что-то в уме, Балтус посуровел.

– Усильте наблюдение. Не успокоятся фашисты сегодня. Держаться здесь до последнего человека. Сзади позиций для вас нет. Ясен приказ?

– Так точно, гражданин майор!

Поколебавшись, Балтус неожиданно понизил голос, сказал, скупясь на теплоту:

– Это хорошо, что у тебя еще одиннадцать человек в строю. У других меньше. Берегите людей…

Пожав со значением на прощание руку, комбат зашагал дальше, в соседний взвод.

А через несколько минут оттуда пришел назначенный им вместо выбывшего Курбатова штрафник Богаевский – невысокий, крепко сбитый солдат, подвижный и разбитной. Мельком его Павел знал, у Курбатова он был отделенным. Слышал, что бывший кавалерист, родом с Кубани и на гармошке неплохо играет. И еще одна особенность: обращаясь к собеседнику, обычно задается риторическим вопросом, при этом машинально почесывает пятерней за ухом. «Ну как, – говорит, – брат взводный, Сталинград держать будем? У меня всего девять гренадер осталось, а комбат приказывает кровь из носу, а стоять. У тебя-то сколько в наличии?»

– У тебя, Богаевский, девять и у меня одиннадцать. Вот так и будем стоять, как под Сталинградом…

Закурили. Павел о Курбатове спросил. В грудь и в ногу его, оказывается, ранило. Ничего страшного, отлежится. Богаевский о нем с признательностью отозвался, и Павел тоже с участием подумал.

Гримаса судьбы. За трусость Курбатов был осужден в штрафной батальон, а трусом от природы никогда не был.

* * *

До вечера фашисты еще дважды поднимались в атаку на позиции штрафников, и оба раза их отбили на подступах, не подпустив к окопам, и почти бескровно для взвода Колычева. За это время ранило одного Густельского, да и то пустячно: осколком кусочек мышцы на бедре вырвало.

Ужин по утренней строевке получили, хотя повара никто обманывать не собирался и Павел его лично предупредил, что во взводе десять человек осталось.

– А наше дело телячье, – отмахнулся тот. – Написано восемнадцать. Начальство приказало по утренней раскладке выдать. Ему виднее…

На полный списочный состав взвода отпустили водку и табак. И Павел, что не без ведома комбата это сделано, понял.

За котелками и разговор памятный вспыхнул.

– И все-таки как ни крути, а невезучие мы ребята, – с непритворной горечью выдохнул Шведов. – Вон Пермяков. День всего на передке побыл. Немца живого и того как следует рассмотреть не успел, а получил свои девять граммов по ребрам и наше вам ручкой, благополучно отбыл в госпиталь. Месяца два на белых простынях отваляется и уйдет как ни в чем не бывало чистеньким. Или Витек Туманов? Покорябали чуть-чуть плечо, и тоже уже товарищем стал. Легким испугом за вину свою расплатился. А мы? Сегодня с Андрюхой думали, крышка нам под тем транспортером! В каких только передрягах не были, фашистов кучу на тот свет отправили, а все – граждане!

– А Сикирин, Яковенко чем хуже тебя? – насторожился Павел. – Самую дорогую цену за реабилитацию заплатили. О них ты подумал? Ты, может, завтра свое по ребрам схлопочешь да за Пермяковым отправишься, а они уж все…

Примолк Шведов. Не отповеди – сочувствия, видно, от товарищей ждал. Голову обиженно к котелку пригнул, но с Павлом, чувствовалось, все равно не согласился. Да и Павла самого порой обида подмывала: почему это не его, а Пермякова или, скажем, Бачунского ранило. Но тотчас он уличал себя в недостойной, мелкой человеческой зависти и, стыдясь и негодуя, что может быть ей подвержен, решительно подавлял подобные настроения. Смешно и нелепо в таком деле считаться заслугами, а роптать и обижаться – вообще грешно: живые, здоровые как-никак.

Кусков подлил масла в огонь.