Штрафной удар, или Как офицерский штрафбат дошел до Берлина

Тогда был тоже жаркий солнечный день и я, стараясь поднимать выше ногу, вдруг заметил, что все у меня в глазах стало двоиться, я потерял равновесие и "выпал" из строя. Меня подхватили, занесли в тень, окатили грудь и голову холодной водой и заставили выпить круто подсоленную воду. Я тут же вспомнил, что утром не стал глотать соль, которую наш взводный принуждал употреблять во время завтрака перед чаем. Делали мы это так: из папиросной гильзы выдували табак и вместо него насыпали соль. Получалась внушительной длины своеобразная ампула, которую мы наловчились глотать, не ощущая самой соли. Оказалось, это было простым, но надежным способом предупреждения тепловых ударов перед тяжелой работой или походом в жару.

И вот здесь, на Белорусском фронте, мой личный опыт пригодился. Я приказал всем командирам отделений строго следить за неукоснительным выполнением этого утреннего "солевого" ритуала, так сказать, "солевой инъекции". Случаев тепловых ударов в дальнейшем ни в обороне, ни в изнурительном наступлении больше не было. Помогло!

А в то время, в июне 1944 года, я перешел (аппетит приходит во время еды!) на "зеленые" мины. Их обнаруживать стало значительно труднее. Где-то на втором или третьем десятке этих мин мне не повезло и я... подорвался на одной из них!

Произошло это 26 июня. Как сейчас помню, часам к 12 дня, обойдя окопы и убедившись в том, что на моем участке обороны все в порядке, я, в очередной раз хорошо подкрепившись вкуснейшей белорусской черникой (вкус ее кажется и сейчас неповторимым!), пошел продолжать уже почти привычную работу по разминированию. В этот раз я успел снять несколько мин, положил их на пенек, сделал шаг в сторону и, как мне показалось, высоко взлетел в воздух от взрыва, прогремевшего подо мной.

Полет мой был краток - почти мгновенно я оказался лежащим на земле плашмя, лицом вниз. Первое ощущение - очень печет левую ногу. Значит, думаю, ноги этой просто уже нет. Решил повернуться, посмотреть, что от нее осталось. Но когда поднял голову - обомлел! Сантиметрах в 10-15 прямо перед глазами - мина! Как я не угодил на нее головой?! Это просто чудо. (Вот тогда и появились в моей черной густой шевелюре первые седые волосы.) Овладев собой, я уже привычно, почти автоматически (все-таки, опыт - великое дело: ведь я разрядил более двух сотен мин!) осторожно вынул взрыватель, разогнул в сторону усики чеки и стал внимательно осматриваться вокруг. Сбоку увидел еще одну мину. Только после того как разрядил и ее, повернувшись, обнаружил, что моя нога на месте, только носок сапога неестественно повернут внутрь. Попробовал пошевелить пальцами, чувствую - удалось. Значит, нога не оторвана! Видимо, наступил на "маленькую",

75-граммовую мину.

Услышав взрыв, командир отделения Пузырей с криком: "Лейтенант, живой?" - бросился напролом ко мне. Я понял, что он может сейчас тоже напороться на мину и заорал что было мочи: "Стоять! Не двигаться! Я выберусь сам!" Кое-как встал и, еще не чувствуя острой боли, волоча поврежденную ногу, стал выбираться по уже разминированной части завала к тропе. Почувствовал, что в сапоге что-то хлюпает. Понял: кровь. Вот и первое ранение!

С трудом выбрался. Меня подхватили Пузырей и ординарец Женька, уволокли к землянке, разрезали и сняли сапог. Индивидуальным пакетом перевязали ногу и на какой-то тачке, невесть откуда взявшейся, отвезли на батальонный медпункт, который располагался километрах в полутора, рядом со штабом батальона, в селе с оригинальным, и потому хорошо запомнившимся названием Выдраница. Оттуда в тот же день к вечеру меня, перевязав уже профессионально, доставили в медсанбат.

Вывих мне там вправили (вот когда ощущение боли пришло ко мне в полной мере!), рану обработали и ногу забинтовали основательно, с шиной, как при переломе. Однако коварство этих мин из стеклянных бутылочек мне довелось узнать не сразу. Если крупные стеклянные осколки, обнаруженные на ощупь при обработке раны, удалили тут же, то те, что помельче, остались в ноге. Они даже не обнаруживались и под рентгеном. И эти оставшиеся в ноге стекляшки выходили из нее еще много лет после войны...

Уже спустя несколько дней в медсанбате я стал с трудом, опираясь на костыль, ходить. Вскоре я заменил костыль палкой, с которой расстался только недели через две, уже у себя в части. Через неделю лечения мне кое-как удалось уговорить медсанбатовское начальство отпустить меня в мой батальон. Тем более, что надо мной стали сгущаться тучи. Наш особист, старший лейтенант Глухов, подробно выспрашивал у меня, кто и когда принял решение снимать мины с лесного завала. Нужно было отвечать за несанкционированную ликвидацию этого элемента обороны.

А тут еще за время моего лечения случилось непредвиденное. Уже набравший опыта мой помощник по минному делу Омельченко решил сам, без меня, продолжить установку ПОМЗов и погиб, когда по неосторожности в темноте задел проволоку только что взведенной им мины.