Штрихи к портретам и немного личных воспоминаний

«Жестокая расправа» с «Нечистой силой» никак не отразилась на писательской карьере Пикуля: каждый год беспрепятственно продолжали выходить его новые и переиздаваться старые книги, а по «знаменательным датам» родная власть украшала его грудь орденами «Трудового Красного Знамени», «Дружбы народов»…

Последний из названных орденов напоминает еще об одном штрихе к смутному образу писателя Пикуля — о его отношении к «неглавным нациям». К нерусскому населению будущего СНГ он относился, как подобает «старшему брату», с грубоватой доброжелательностью и снисхождением. Примером могут служить «запорожские сцены» в «Фаворите», поданные Пикулем в русской «шароварной» традиции с использованием суржика, выдаваемого за украинский язык. Даже сам тон этих «малороссийских» фрагментов призван убедить читателя в том, что речь идет не о национальной самобытности, а о каком-то временном явлении, коему суждено в дальнейшем без остатка раствориться в русской стихии.

Менее доброжелательными оказались «еврейские» страницы «Нечистой силы». То, что в окружении Распутина были евреи и далеко не самые лучшие, это исторический факт. «Старец» был интернационален по духу и терпим в религиозном отношении, и многие «инородцы» — евреи, немцы, татары, поляки решали с его помощью свои личные дела. Единственное, в чем можно было бы упрекнуть Пикуля, так это в том, что присутствию в описанных им событиях евреев он пытался придать черты «мирового сионистского заговора», сделав для этого известного шарлатана Филиппа, происходившего из французской крестьянской семьи, предшественника Распутина при петербургском дворе, евреем и членом несуществующей сионистской организации «Гранд-Альяс-Израэлит».

Эта «организация» была придумана французскими антисемитами в период «дела Дрейфуса». Потом ею стал пугать русское правительство царский шпион и террорист-провокатор Рачковский, один из вдохновителей фальшивки, именуемой «Протоколы сионских мудрецов», находившийся под личной опекой Столыпина и появляющийся в романе Пикуля в качестве неустанного правдоискателя.

Пикуль, конечно, знал, что он воскрешает ложь и политический навет на сионизм, но роман-то создавался им в годы поистине «всенародной» борьбы с сионизмом, когда группа дрессированных евреев уже вынашивала план создания «Антисионистского комитета еврейской общественности», а евреи Бегун, Евсеев и прочие уже строчили ученые «антисионистские» трактаты, перед которыми бледнеет «антисемитизм» частного служителя национал-большевистской музы Пикуля, пытавшегося сказать в своем романе пару слов, приятных правящим «вождям», чтобы сделать его «проходным».

Смерть Пикуля символична: она настигла его 17 июля 1990 года. За год до крушения империи, которой он был предан с юных лет и служил всеми своими трудами. «Хорошо, что мы смертны, не увидим всего», как сказал один из его коллег по «Союзу писателей», и эти слова можно отнести к его кончине.

Падение империи ознаменовало собой и начало падения интереса к наследию Пикуля, идущего от окраин к центру. Падение стен и решеток, коммерциализация бесцензурного книжного рынка открыли людям такие глубины истории, которые были недоступны Пикулю, и теперь, побродив месячишко по Харькову, можно собрать почти все его сочинения по ценам, близким к стоимости какой-нибудь газеты-еженедельника за каждый из его романов.

Обречена на забвение и «главная удача», ибо царь, царица и окружавший их «высший свет» предстают в «Нечистой силе» такими идиотами, что распутинский «круг» выглядит по сравнению с ними гигантами мысли, а «видные деятели» православной церкви по своей подлости и интриганству сопоставимы у Пикуля с самыми презренными персонажами представленной им, по его словам, «сатанинской пляски последних «помазанников Божиих». Все это, естественно, несовместимо с реанимируемой сегодня в России уваровской формулой «православие, самодержавие и народность».

Звучащее иногда сравнение Пикуля с Дюма, на мой взгляд, некорректно, ибо им не создано ничего, хотя бы приближающегося по блеску и таланту к таким вечным книгам, как «Три мушкетера», «Двадцать лет спустя», «Королева Марго» и «Граф Монте-Кристо».

В то же время некоторые поздние его романы — скорее всего, «Фаворит», «Три возраста Окини-сан» и, конечно, многие «миниатюры», среди которых есть маленькие шедевры, будут, полагаю, жить долго. Как долго — покажет безжалостное Время.

Впрочем, и маятник бытия еще может качнуться в другую сторону.

1998

Реплика 2004 года:

Кажется, уже качнулся?

Черный обелиск (Памяти Эриха Марии Ремарка)