Штрихи к портрету современника, у которого с детства и по сей день я учился и продолжаю учиться жизни

Я рассказал ей, как давным-давно принес в типографию автореферат кандидатской диссертации и был озадачен вопросом принявшего меня начальника: «Вам как напечатать высокой или глубокой печатью?». Я не имел ни малейшего представления ни о той, ни о другой и судорожно соображал, что лучше «выше» или «глубже». Она поняла мою «высоко-глубокую» полиграфическую образованность, не помню – улыбнулась или нет, и извинившись за ограниченность времени, которым располагает, стала рисовать и объяснять суть работы печатных форм. Всё было кратко, четко и понятно. Единственно, что я так и не мог долго усвоить, почему один процесс называется позитивным, а другой негативным. В обычной фотографии всё ясно и легко запоминается: позитив это то, что нужно, негатив это то, что пока еще никуда не годится, а в полиграфии, мне казалось, позитивный процесс вполне можно называть негативным, а негативный позитивным. В очередной раз проявился дефект моих «запоминательных» способностей. Если нет логики, для запоминания мне необходимы ассоциации. Так, различать, что имеется в виду под эндотермическим и экзотермическим процессом, я, химик, сумел, лишь найдя ассоциацию между словами «эндотермический и «внутрь» по наличию буквы «н». Здесь же ни логики, в смысле позитив – негатив, ни ассоциаций не находилось.

В следующий раз мы встретились на заседании Ученого совета института. Она отчитывалась за год работы лаборатории, и я обратил внимание на безупречное построение и логичность её выступления.

Как-то раз у меня оказался лишний билет на симфонический концерт в Зал Чайковского, я пригласил её. Вечер у неё был свободен, она позвонила и предупредила маму, что задерживается. Музыка Моцарта, которую мы слушали вместе, помогла мне сделать первое неожиданное открытие: эта маленькая прихрамывающая женщина – интереснейший человек. Я проводил её до дома.

Мы встречались по делам на работе, на методических заседаниях, на партсобраниях. Каждый раз эта женщина обращала на себя внимание высоким интеллектом, принципиальностью и профессионализмом. Однажды я посодействовал ей в проведении эксперимента на приборе, имевшемся только в институте лакокрасочной промышленности (ГИПИЛКП). Что-то неуловимое, но пока еще деловое, начинало нас сближать.

В то время «гремел» театр Любимова на Таганке. Пошли. Повезло, смотрели Гамлета с Высоцким в главной роли. После гуляли, обсуждали особенности спектакля. В одном из актов действие разыгрывается на фоне серой стены – занавеса во всю сцену, похоже, из мешковины. В чем замысел этого занавеса? Я стал рассуждать, фантазировать, не очень уверенно и остановился. «Продолжайте, продолжайте», – потребовала она. Между нами стало появляться и крепнуть что-то связывающее нас по духу, по жизни.

Вскоре мы поняли, что общение требуется обоим. У каждого были другие привязанности, которые не сразу ушли в сторону. Порой было сложно отказаться от прошлого. Однако осознание того, что право на счастье – выше всего в жизни и что недопустимо от него отказываться, позволило нам быть вместе.

Мы познакомились в 1976 году, начали жить вместе в 1980 году, официально зарегистрировались как муж и жена в 1983 году, многие трудности совместного существования в чиновничьем пространстве нашей бывшей страны отпали.

Таким образом, хотя бы в среднем, можно считать, что добрались до «серебряной» свадьбы. Эти 25 лет были настоящим временем нашего счастья, которое как нечто особенное, выпадающее из рядового контекста жизни отмечали, не таясь от нас, вслух наши знакомые и близкие, не как комплимент, искренне. Да! Это было так! Не только любовь и согласие царили в нашем доме. Мы поддерживали друг друга, и было в чём, жизнь – сложная штука, и для нас обоих это не было банальностью.

Завистники и обиженные судьбой вокруг нас, конечно, были. Чтобы устранить конкурента или просто «насолить» и получить от этого удовольствие, такие «обиженные судьбой» писали анонимки.

Анонимка – это донос, который в то время отождествлялся с общественным долгом, проявлением гражданской честности.

Меня обвинили во всех мыслимых и немыслимых грехах, во всех, кроме воровства, его доказывать надо. Главное обвинение состояло в неблагонадёжности, что доказывать не надо было, и что тогда расценивалось общественными и руководящими инстанциями как государственная измена, и каралось по всей строгости. Поскольку это косвенно затрагивало Сулакову (в то время мы не скрывали наших отношений), ей этот донос показали. Полагаю, что не столько из-за абсурдности всего «букета» обвинений, а ведь партком обязан был реагировать на каждый сигнал, сколько из-за исключительного уважения к ней, этому сигналу «честного гражданина» не дали хода.

Привожу ксерокопию этой анонимки, к счастью, оригинал у меня сохранился. Это подлинный документ эпохи, и её автор тоже мой современник, причём его доля в общем портрете достаточно значительна.

Здесь всё ложь кроме беременности Головиной, которая родила сына Мишу; с ним и его мамой я встречаюсь и дружу уж почти 35 лет, а теперь к ним присоединился чудесный малыш, мой внук Серёжа.