Штрихи

Редактор вздыхает. Да, конечно, и обстоятельства сложились не в его пользу. Обстоятельства сложились так, что он встретил Элю и она как-то сразу забеременела, родился Ванька, пришлось сразу параллельно работать в двух газетах, чтобы обеспечить семью. А потом через год появилась Ленка, он ее любил больше первенца, она до сих пор такая милая, наивная, смешливая. Как тут было писать стихи? Свободного времени совсем не было, еле успевал сдавать в срок статьи. Стихи в редкие вечера сами складывались в голове и там же исчезали. Наверное, не один сборник родился и умер в его сознании.

Так в обывательской суете пронеслись годы. Так прошла жизнь, истаяла, как утренний туман. Когда-то и что-то сотворенное им умерло в состоянии эмбриона, и даже выкидыша не было. Как печально это осознавать. Он стал хорошим журналистом, ремесленником пера, но разве такое можно считать достижением?.. Это как хороший водитель, или врач, или бухгалтер, кропотливый, дотошный, который никогда не допустит ошибки и всегда сделает то, что от него ждут. Это не искусство, а ремесло.

Сознание редактора возвращается из прошлого. Он брезгливо смотрит вокруг себя. Макеты газетных полос на столе, оргтехника в дальнем углу кабинета, столик с кофе-машиной и чашками, еще три стола для штатных журналистов, возле двери декоративная пальма, шкаф для одежды и на нем плакат с большими буквами: «ДУМАЙ!».

Думай, как обмануть других, проносится в голове редактора. Это именно то, чем они здесь занимаются. Уже много лет, из года в год. Это мир, в котором мы живем. Мир, где нет ни капли правды, где все суррогатное и мнимое. Где все похоже на рекламный ролик, в котором желаемое выдается за действительное. Где факты раздуваются так, что возникает совершенно другая история. Где несчастья смакуют, как куриную косточку, а потом выплевывают и не вспоминают о ней. Мир, в котором все куплено и где правдой является то, за что больше заплачено. Уж как не ему об этом знать больше, чем другим.

Мы живем в мире, где самое популярное искусство – обман; сплошной обман, произносит про себя редактор.

Он продолжает какое-то время смотреть вокруг себя с безграничным отвращением, словно все это увидел внезапно и впервые. Затем встает из-за стола, тушит в пепельнице окурок, еще раз бросает взгляд на невычитанные газетные полосы.

Несдержанный, непроизвольный вырывается из его души вопль:

– Господи! Как же меня это за....о!

Выплеснувшись, он сразу сдувается, сразу стареет, словно годы упали на него камнем. Берет плащ и, не выключив свет, выходит из кабинета.

Темная осень рушит на него холодные капли дождя и завывание ветра. Старик поеживается и угрюмо смотрит в небеса.

Затем достает из кармана смятый листок бумаги и медленно, методично, со скорбным упоением рвет его на мелкие кусочки.

Кратко. За бутылкой вина

Хочешь знать, когда надломилась моя жизнь?.. Расскажу тебе о своей первой любви. Уже не помню, говорил ли я об этом кому-нибудь. На руке у меня есть наколка – «Айша». Это она, первая серьезная любовь.

Это было перед армией, мне почти девятнадцать лет, и я оканчивал училище по специальности наладчик-оператор роботов и станков с ЧПУ. Дом наш большой, двухэтажный, много комнат. На втором этаже жили мы, а цокольный сдавали квартирантам. За полгода до армии к нам заселилась семья отставного полковника из Казахстана – сам полковник, его жена и дочка. Они были славяне, а дочь – казашка. Приемная. Они от нее скрывали, но она знала. Да и по виду понятно было. Красивая. Ей было всего четырнадцать лет, а когда я уходил в армию – пятнадцать.

У нас вспыхнула внезапная и очень сильная любовь. Мы были неопытны, занимались сексом везде, где можно и нельзя, и буквально за неделю до моего ухода в армию нас застукали ее родители. Разгорелся огромный скандал, тогда были совсем другие нравы. Мы всем сердцем были уверены в том, что поженимся и вместе умрем. Так всем и говорили. Помню ее пылкие поцелуи на перроне и уверения в том, что она меня будет ждать.

Служить я попал в Сибирь, в город Абакан. Почти пять суток на поезде.

Я писал каждый день на протяжении трех месяцев. В ответ молчание. От брата пришло письмо – ей сделали вакуум. Она еще училась в школе, поэтому все пришлось сделать по- тихому, через знакомых. Потом мать написала, что ее родители запретили ей со мной переписываться, что они все вместе читают мои письма, смеются и что они лежат у них на тумбочке вместо беллетристики.

Я ответил, что скоро приеду и сам со всем разберусь. Пошел в санчасть и сказал, что хочу покончить с собой и предупреждаю их, чтобы они об этом знали. В общем, полная белиберда. Зато через час приехал воронок и меня отвезли в местный дурдом, где я пролежал с идиотами три месяца. Меня комиссовали по статье 4Б – шизофрения. В будущем я уже не мог сдать на права и занимать материально ответственные должности. Собственно, в тот момент я и надломил свою жизнь, но мне было все равно.