Штучка

Сейчас у нее осталось только восприятие. Сосредоточенное на мягких губах, скользящих по ее шее. На твердых пальцах, гуляющих по ее груди, танцующих на животе, и от всякого лишнего пируэта, выписанного ими на ее коже, тело Таньки на толику становилось ближе к точке взрыва.

Запах. Егор был близко, так близко, что ей удавалось им дышать. Святые микросхемы, от Васнецова даже пахло одуряюще. Танька не была особенной поклонницей мужского парфюма, в большинстве своем он был слишком резким, но… Но боже, как отлично подходил Егору этот теплый запах бергамота и кардамона. Больше ноток Танька разобрать не смогла, но остро ощутила, как же ей хочется уткнуться носом в его кожу и дышать им, недолго, лишь только пару крошечных бесконечностей.

Воздуха с каждой секундой становилось все меньше и меньше. Ладонь Егора прочно застряла под ее юбкой. Ну надо же, надо будет почаще их надевать, благо апрель вот-вот закончится, и скоро станет совсем тепло. Но нет, он пока что вырисовывал узоры на ее бедрах, не прикасаясь к самой горячей зоне. Кажется, он хотел, чтобы измученная Танька стекла к его ногам.

— Егор…

— Ей-богу, кляп куплю, сегодня же, — раздраженно шепнул Егор, прикусывая кожу на Танькиной шее, будто наказывая, и Танька раздосадованно прикусила губу. Ему нужно, чтоб она молчала. Будто он и так все знает о том, что она чувствует. Хотя наверное, знает, он совершенно точно знает, на какие «кнопки» ему нажимать, чтобы получить нужную реакцию. Он действительно знает, какой конкретно сейчас Таньку переполняет раскаленный, мучительный, но такой сладкий жар. Знает, что с каждой секундой девушка под его пальцами пылает все сильнее, хочет все большего.

Когда его пальцы наконец легко, невесомо касаются половых губ, даже поверх ткани трусиков, у Таньки плывет перед глазами. Дай он ей волю, ей-богу, быть бы ему трахнутым прямо сейчас, на этом кафельном полу. Но нет. Танька не может сама. Таньке приходится изнемогать. А Егор тем временем пальцами отводит ткань в сторону, скользит пальцами по влажным складкам. Его прикосновения невыносимо хороши, но их так возмутительно мало, он как нарочно медлит с переходом к основному действу. Танька прикусывает губу еще сильнее. Без члена внутри себя она вытерпит еще совсем недолго. А потом произойдет самая первая в мире смерть от перевозбуждения. Оставалось надеяться, что Егор этой смерти не допустит и чуть-чуть сжалится.

— Давай-ка сюда, солнышко, — Егор наконец-то выпускает руки Таньки из своей железной хватки, но нет, это не для того, чтобы дать ей к себе прикоснуться, это для того, чтобы заставить ее развернуться.

— Левее вставай.

Слева от двери висит зеркало, неширокое, но до пола. Танька упирается ладонями по бокам зеркала. Егор заставляет ее отвести назад бедра, ближе к нему, заставляет расставить ноги шире, спускает трусы до колен. Танька понимает, что наверняка выглядит со стороны даже слишком пошло, но… Но для Васнецова можно. Если он хочет видеть ее так — пусть видит. Для него — все, и даже больше.

— Шикарная у тебя задница, Танечка, — заметил Егор, распаковывая еще один презерватив. Пачку он в своих карманах носит, что ли?

От этого комплимента внутри все замирает. Можно ли ответить? Нет, не стоит. Танька просто молча смотрит на Васнецова в зеркало, надеясь, что ее взгляд достаточно голодный, и Егор удовлетворенно улыбается.

— Быстро схватываешь, солнышко, — шепнул он. А пальцы снова скользят по нежным половым губам, танцуют вокруг трепещущего входа, так что Танька аж слегка жмурится от удовольствия. Егор шлепает ее по внутренней стороне бедра. Не столько больно, сколько неожиданно, и девушка даже вздрагивает, тут же распахивает глаза.

— На меня смотри, — требовательно произнес тоном, с которым и спорить-то не хочется, — ты должна видеть, кто тебя трахает.

О, да, черт возьми, на это, Васнецов, Танька посмотрит с огромным удовольствием. Но сложно не жмуриться, когда головка его члена касается девичьей щелки. Черт, это кажется сейчас самым долгожданным, самым сильным ощущением.

А потом… Потом он толкнулся внутрь нее. И мир начал расползаться по швам, не выдерживая напора этого пронзительного наслаждения. Таньку уже не волновало, есть ли в раздевалке камеры, даже если и были — пускай бы там какой-нибудь охранник сдох от зависти, а она сейчас испытывала тот максимум кайфа, который вообще дозволен женщине.

Егор был неумолим. От его раскаленного взгляда было сложно дышать, Егор будто следил, чтобы Танька смотрела именно на него, в его лицо, в его пронзительные глаза, и эта нить, протянувшаяся через зеркало, была будто лишняя струна удовольствия, дрожащая в Танькиной душе.