Штучки!

На полочке над умывальником Николя приготовил для нее флакон духов в белой с золотом коробочке. Духи Флоранс – она не говорила ему, какими душится, – он сам распознал. Флоранс была до того этим тронута, что ей захотелось немедленно постучаться к Николя. Но вместо этого она надела ночную рубашку, тихонько открыла дверь ванной и, крепко зажав в левой руке предмет своего позора, украдкой пробралась в собственную спальню.

Посреди комнаты стоял Николя. Господи! Он не мог бы сильнее ее ошеломить, даже если бы предстал перед ней совершенно голым.

– Вот это да! – пробормотала она, оглядев его с головы до пят.

И залилась краской, а потом неудержимым смехом. Николя, державшийся более чем достойно в едва прикрывавшей зад футболке, даже попятился.

– Вот это да! – уже громче повторила Флоранс, теперь уже не сводя глаз с ног хозяина дома.

– А, это… – смутился он. – Я не знал, как тебе сказать, вот и… Теперь ты знаешь мою маленькую тайну. И как тебе кажется, ты сможешь жить с человеком, который с сентября по май не может уснуть без пары белых носочков?

Поскольку Флоранс молчала, едва удерживаясь от слез, он весело прибавил:

– Я их не снимаю, даже когда сплю совсем голый! Понимаю, это выглядит ужасно, но готов спорить, что тебя подробности такого рода не остановят.

– Да это самое лучшее из всего, что ты мог мне о себе рассказать! – воскликнула Флоранс, бросаясь ему на шею. – О, Николя! Я уверена: мы будем совершенно счастливы вместе.

А когда Николя привлек ее к себе, она наконец разжала левую руку, и на пол выпали два смятых, притиснутых один к другому белых носочка.

Учительница

Я должен рассказать вам о том, как Эльвира сделалась моей лучшей подругой. О, я знаю, дружбу между мужчиной и женщиной часто истолковывают неверно, строят всякие догадки и в конце концов все запутывают. Вот потому мне и надо рассказать эту историю с самого начала.

По-моему, я был здесь единственным отцом. Нам пришлось подняться на три этажа по лестнице, украшенной детскими рисунками и плакатами о профилактике вшивости. Отдуваясь, я представлял себе крестный путь моего сына, вынужденного ежедневно восходить на эту Голгофу детского познания, сгибаясь под непомерной тяжестью ранца. Матери, послушно выстроившись гуськом и во все глаза рассматривая тюрьму, где томятся их крошки, потянулись за учительницей.

Теперь не говорят «учительница». Теперь говорят «школьный преподаватель», и это звучит куда хуже, особенно если речи идет о женщине. Что сталось бы с маленьким Николя[11] у Семпе-Госсини без его учительницы?

Я – уже большой Николя – сижу на первой парте. Учительница, то есть школьный преподаватель… педагог начальной школы… предложила нам сесть за парты наших детей. Мам это привело в восхищение, и они без зазрения совести принялись шарить в ящиках.

– Ваш-то до чего хорошо уже пишет! Господи, а мой такую грязь развел в тетрадках!

– Ай-ай-ай, да-да, в самом деле! Вам стоило бы показать ребенка логопеду.

Что до меня, я, разумеется, не позволил себе нарушить неприкосновенность школьной жизни моего Адриана. Не для того пришел. Если я ничего не напутал, нас собрали, чтобы ознакомить с тем, какими основными навыками должны овладеть наши дети, а после этого мамы-общественницы обещали устроить безалкогольный фуршет.

Мои колени упирались в ящик, спинка стула, рассчитанного на шестилетнего ребенка, больно давила на поясницу. Я пытался влезть в шкуру мальчика, каким когда-то был, но вспоминалась только беззубая улыбка, та самая, какая во всех уголках земного шара символизирует гордость умением читать. Госпожа школьный преподаватель, о которой Адриан рассказывал не иначе как начиная со слов «а вот моя учительница…», предложила нам воспользоваться той же привилегией по отношению к ней, какая предоставлена нашим детям, и называть ее Мари-Роз.

– Это живой и приятный класс, – сообщила нам Мари-Роз. – Но к сожалению, не слишком однородный. Трое из двадцати пяти детей уже умеют бегло читать, а у десяти есть кое-какие навыки.

Готов был спорить – каждая мама подумала, что ее-то ребенок точно входит в первую тройку.

– И это создает проблему, поскольку, если они не обучались по полуслоговому методу, у вышеупомянутых тринадцати учеников будут большие трудности с орфографией. Так что я прошу вас не выполнять работу педагогического состава, пусть даже вы и желаете, в чем я нисколько не сомневаюсь, сделать как лучше…

– Эту Мари-Брюкву, наверное, учили читать валовым методом!

– Простите?

Соседка по парте, наклонившись ко мне, произнесла свою довольно хамскую реплику почти вслух.

– Простите, что вы сказали? – повторил я, оторопев.

– Вот! – ответила она, показав на прикрепленный к стене листок бумаги, на котором оранжевым фломастером была написана следующая фраза: «Натан праглатил барабан».

– Извините, Мари-Роз, – с самой обольстительной улыбкой поинтересовалась моя соседка. – Кто из детей написал эту фразу?

– Но… это сделала я, мадам. Вы – мама…

– Как раз Натана. Мне кажется, в этой фразе есть орфографические ошибки. Вам следовало написать «проглотил», через два «о».