Штундист Павел Руденко

Бульварной, рядом с полицейским участком?

– Видал, – сказал отец Паисий.- Дом преизрядный. Под казармы сдавать будет.

– Он самый, – сказала матушка. – Все от земляного дохода пошло. Вот как, кого Бог

взыщет, а кого умалит. На все его воля.

Потом разговор перешел на другие предметы. Матушка была умнее батюшки и знала

слабость гостя. За наливкой она стала расспрашивать его про консисторские дела и

осведомилась, скоро ли его назначат соборным протоиереем?

– Отца Иринея, говорят, в Воронеж посылают. Уж после него никому, как вам, – добавила

она.

Паисий осклабился.

– Молод я еще в соборные, – скромно сказал он.

– Ведь не по летам, а по уму выбирают, – сдержанно проговорила матушка. – Теперь

времена трудные, – не то, что прежде было. Иные архиереями делаются с небольшим в сорок

лет. – Она назвала несколько примеров.

Паисий оживился и принялся рассказывать про консисторские интриги и про свои шансы.

В душе он был вполне согласен с матушкой относительно правила, которым церковь должна

руководиться в настоящее трудное время при выборе своих сановников. Он уже имел немало

случаев доказать, что он способен сделать для пользы и силы православия. Но такого случая, как

проявления в их губернии штунды, ему еще не подвертывалось, и он решился поставить его

ребром.

Он уехал уже в сумерки, когда отец Василий от частых возлияний уже, что называется, не

вязал лыка. Но матушка была свежа и бодра, как и за обедом, и он повторил ей свои мудрые

наставления в еще более упрощенной и понятной форме.

Глава XI

К счастью Гали, вернувшись домой, она не застала отца: вскоре после ухода старика

Охрима он уехал по делам в соседнее село и должен был вернуться только поздно ночью. Это

избавило ее от тяжелого объяснения и дало ей время приготовиться. Мать встретила ее одна и

тотчас рассказала ей, что Охрим сделал формальное предложение.

– О приданом битых три часа толковали. Два самовара выпили… – прибавила она шепотом.

– Я из-за двери кое-что слышала. Обрядят тебя, как княжну. Будешь ты богатая да важная, и все

тебе будут завидовать.

Старуха совсем забыла недавнюю беседу с дочерью, и ей теперь казалось, что такому

богатому жениху всякая девушка должна радоваться.

– Мама, что вы говорите! – вскричала Галя, ломая руки. – Что мне в том, что мне станут

завидовать, когда мне счастья не будет.

– Что ты, дочка, Господь с тобой. Еще беды накликаешь. Стерпится- слюбится. Да ведь

Панас парень хоть куда, – молодой, и ус у него черный.

– Мама, не с усами жить – с человеком.

– Что ж, и человек он ничего себе и тебя любит. – Да я-то не люблю его. Не пойду я за него!

– вскричала Галя, махая руками.

– Что ты, как не пойдешь, когда отец велит? – с испугом сказала Авдотья. – Наше дело уж

такое бабье – что велят, то и делай. И я девкой была, знаю. Уж как я за твоего отца идти не

хотела, как просилась! И старше он меня был и другую девку любил, бедную. А наши семьи

были богатые. Ну и повязали рушниками. Горько было, а пошла. Не ты первая, не ты последняя,

дочка моя бедная.

Старуха размякла снова, разжалобившись над своим собственным девичеством, и стала

жалеть и голубить дочку.

Галя молчала, не отвечая на ее ласки. Она знала, что от матери ей не будет поддержки.

"Скажу отцу, – думала она. – Упаду ему в ноги. Буду просить, чтоб не выдавал за немилого.

Может быть, он меня пожалеет". Она проплакала добрую половину ночи и встала бледная, с

красными глазами.

Войдя со двора к завтраку, Карпий взглянул на нее внимательно и строго. За столом не

проговорил ни слова, много ел и посматривал исподлобья то на Галю, то на жену. Он

чувствовал, что с дочкой что-то неладно, и ему досадно было, что приходится ломать ее. Он

никого не любил, кроме дочки.

Галя убрала со стола и, сложив скатерть, уложила ее на полку. Откладывать объяснение

дольше было непорядок.

– Ну, дочка, знаешь небось, что Бог тебе хорошего жениха послал. Охрим сам приходил

просить. Приданое я тебе дам хорошее. Охрим за сыном тоже дает немало. Семья хорошая,

богатая. На неделе сватов зашлет. Так ты уж того, не подай ему печеной тыквы.

Галя побледнела.

– Тато, чем я тебе не угодила, что ты меня из дому вон хочешь? – сказала она почтительно.

– Дура, не век же тебе в девках сидеть. Уж твои подруги все почитай замуж повыходили. И

тебе пора.

– Тато, не хочу я замуж, – сказала она тверже, подходя к отцу. – Твоя надо мной воля. А

коли любишь меня, не гони меня в чужую семью.

– Эх, зарядила девка: не хочу, да не хочу, – с сердцем сказал Карпий. – Врешь ты все.

Всякая девка норовит замуж выскочить. Панас – первый жених в округе. Другая бы овечку перед

иконой поставила, а она кобенится.

– Тато, не люб мне Панас. Не будет мне с ним счастья, Не губи меня, тато. Я ведь у тебя

одна.

Она закрыла лицо руками и опустилась перед ним на землю, положив русую голову ему на

колени,

– Экая оказия! – проговорил Карпий.

Ему жалко было дочки и досадно было на себя, что он готов забыть все и уступить тому,,

что он считал ее дурью.

– Ну чего ты, дурочка, – сказал он ласково. – Я ведь не ворог тебе и твоего же добра хочу.

Ну, чего ты? Штундарь, что ли, тебя с толку сбивает?