Штундист Павел Руденко

Смирный народ. Да ведь их никто и не трогает.

– Не трогает? А вы-то сами только что?

– Что ж я? Я ничего. Так разве, представление сделаешь, чтоб не зазнавались. Ведь чуть не

на сто сажен отстали. Не потакать же.

– Да разве они это нарочно? Смотрите, баба-то его совсем пристала. Того гляди упадет по

дороге. Вы бы вместо ругани хоть на повозку-то ее посадили.

– Ну вот еще! В карету не прикажете ли? – рассердился конвойный. – На всех повозок не

напасешься. Уж вы, Валериан Николаевич, того…

Трое арестантов, шедших за повозкой, были Павел с Галей и Степан-иконоборец. Степан

ссылался на каторгу, а Павлу наказание ограничилось поселением. Они встретились с

Валерианом в московской пересыльной тюрьме, куда Валериана привезли из Петербурга, а их с

юга. Несколько времени Валериан и конвойный шли молча.

– А скоро ли этап? – спросил Валериан. – Я тоже устал порядком по этой дороге.

– Скоро, – утешал его Миронов. – С час места. Эй, не отставай, подтянись! – зашумел он

снова.

Он прибавил шагу, чтобы нагнать голову колонны, не переставая все время покрикивать, и

вскоре штундисты услышали его голос и забористую брань у самого своего тыла. Галя

испугалась и, спотыкаясь в глубоком снегу, бросилась вперед.

– Чего ты надрываешься! – шепнул ей Павел, удерживая ее за рукав.

Миронов заметил это и повел усами, что у него было предвестником брани. Но вместо того

чтоб разразиться потоком сквернословия, он сказал:

– Эй, молодуха! Пристала на задние ноги? Иди на телегу, что ли!

Павел и Галя с удивлением посмотрели на конвойного, не зная, издевается ли он над ними,

или говорит серьезно.

Это колебание и удивление разом взбесили поручика.

– Ах ты ведьма киевская! – вскипел он. – Еще кочевряжиться вздумала! Ноги протянешь,

так мне ж за тебя отвечать. Пошла в телегу, коли велят. Эй ты, болван, стой! – крикнул он

погонщику. – Не слышишь, что ли, что тебя зовут?

Повозка съехала с дороги и остановилась. Павел помог Гале влезть.

– Дай мне ребенка, – сказала Галя.

– Ничего, я сам понесу, – отвечал Павел. – Я не устал.

– Нет, дай, ему здесь покойнее будет. Мне нетрудно держать.

Павел подал ей ребенка и побежал вперед на свое место в рядах. Повозка снова двинулась,

пристав на этот раз к хвосту колонны. Дорога перевалила через холм и пошла прогалиной,

поросшей густым хвойным лесом. Ветер утих. Неподвижный воздух потеплел, и хотя небо

потемнело и стало матово-серым, но казалось, что то было не от сгустившихся облаков, а от

приближения сумерек.

Покойно сидя на своей вышке и приятно покачиваясь на мягких мешках, Галя чувствовала

себя, как в раю. Ребенок был тоже, по-видимому, доволен. Он не ерзал, не шевелился и,

казалось, заснул. Заслонив его от света, Галя приподняла платок, закрывавший ему личико.

Мальчик не спал. Он зажмурился на минуту от света и поморщился в нерешительности,

расплакаться ли ему, или нет. Но повозка так приятно убаюкивала его легкой качкой, что

плакать решительно не, стоило. На мягких губках появилась улыбка, и он весело заболтал

ручонками. Галя вся просияла. Нагнувшись над ребенком, она стала целовать это маленькое

личико и эти красненькие ручонки и прижимать к груди это крохотное, беззащитное создание,

источник такого счастья и такого страдания. О, только бы Бог дал ей сберечь малютку! – думала

она. Сегодня утром мальчик что-то недомогал. Но за день он опять оправился, и она была

счастлива снова.

Лес между тем кончился. Дорога потянулась открытым полем, которому нигде не видно

было ни конца, ни предела. Колонна стала растягиваться все больше и больше.

– Подтянись, сволочь безногая! Живей, скоро ночлег! – кричал Миронов, понукая где

бранью, а где и пинком.

Но вот с холмика арестанты увидели полузанесенное снегом темнеющее бревенчатое

здание, обнесенное частоколом. Это был этап, хотя он казался не более спичечной коробки, так

что в первую минуту трудно было поверить, что вся эта масса народа может в нем поместиться.

Партия приободрилась. Усталости как не бывало. Все – и люди и лошади – прибавили шагу. До

этапа оставалось минут двадцать ходьбы. Ветер утих, но небо вдруг потемнело, и кони стали

фыркать и беспокойно метаться. На востоке, на темно-сером фоне горизонта показалось белое

облачко. И конвойный и старые опытные бродяги, которых было не мало в партии, поминутно

посматривали туда. Облачко росло, хотя едва заметно, и, очевидно, приближалось. Воздух стал

как-то особенно тяжел. В поле в нескольких местах подняло снег, точно гигантская лопата

опустилась сверху и взметнула его вверх: то были струи ветра, налетавшие на землю откуда-то с

вышины, пробивая крепко сдавленный нижний слой воздуха.

– Буран, буран! – раздались крики, и, не дожидаясь команды, вся колонна ринулась вперед,

в том направлении, где минуту тому назад виднелась черная коробочка. Теперь все слилось в

непроницаемую мглу. Снег валил хлопьями, которые сильный вихрь крутил, завывая, по полю.

Павел бросился к повозке, где сидела Галя, но бежавшая кучка арестантов сбила его с ног, а

когда он встал, то уже не мог разглядеть ничего, кроме тонущих во мраке спин. "Галя, Галя!" –