Штурм

А живые выбегали из охваченных пламенем сараев, все похожие на горящие охапки сена, выброшенные ветром, тут же падали на грязную землю, катались, чтобы погасить огонь на себе, и уползали в темноту, исчезали в ней.

Батальоны собрались в овраге к востоку от деревни. Сюда подходили бойцы, искали свои подразделения. Радист развернул рацию и вызвал штаб дивизии. И снова Булахов услышал голос заместителя комдива — недоумения уже не было.

— Я доложил седьмому. Быстрее вызывайте одиннадцатого, седьмой там…

«Одиннадцатый» — это командир стрелкового корпуса: «седьмой» — комдив — в штабе у генерала Гурьева. Булахов связался, доложил.

— Восстановить положение, — приказал Гурьев. — Понимаете важность этого пункта? Исходный рубеж…

— Понимаю, товарищ одиннадцатый. Если бы меня не подвел сосед. Мне нужна помощь. Очень серьезная.

— Будет помощь. Скоро! Я уже говорил с девятым.

Булахов приказал комбатам готовиться к бою. Как только подойдут танки и самоходки, посланные Гарзавиным, полк немедленно поднимется в атаку.

7

Поздно ночью Гурьев позвонил Гарзавину, сообщил, что Булахов вернул деревню, и поблагодарил за помощь. Гарзавин в ожидании звонка своего комбрига не ложился спать и испытывал потребность поговорить с Гурьевым о чем-то хорошем в противовес тревожному чувству, которое возникло с приездом дочери.

— Булахов — блестящий офицер, — сказал он в трубку и помолчал, слушая Гурьева, — Согласен. Блестящий — не то слово. Дореволюционное, старое. До войны, вероятно, вообще не мечтал быть командиром. Да, хорошо знаю его. Работал бы у себя в Сибири по гражданской специальности, участковым механиком, потом директором МТС или совхоза. Но — война! В сорок первом году он был лейтенантом, в сорок пятом — полковник. Немецкие генералы, планируя нападение на нас, предполагали, что вот такие оставят комбайн и трактор, возьмутся за винтовку, будут лейтенантами. Но чтобы — полковниками, способными умело командовать пехотой с танками!ꓺ Совершенно верно, в это они не верили и просчитались. Да, у нас всяких талантов много, но если война — выявляются военные. Ну, спокойной ночи, Степан Савельевич!

Едва Гарзавин положил трубку, как позвонил комбриг. Потери бригады незначительные. Противник разгромлен в Годринене наголову. Пожалуй, это остатки дивизии «Великая Германия».

Весть приятная, но Гарзавину что-то мешало радоваться. Ах, да, Лена!ꓺ В личной жизни, сложившейся хорошо, прочно, может появиться трещина: дочь приехала некстати, и как теперь быть с Ниной?

* * *　

Он встал рано, хотя спал всего три часа. И, заслышав его шаги, в комнату вошла радистка.

— Здравствуй, Нина, — сказал Гарзавин; он только что умылся, был в одних брюках, без рубашки, с полотенцем в руках.

— Доброе утро, Викторин Петрович. Нам надо поговорить.

Было почти так, как и раньше, но слова «надо поговорить» насторожили Гарзавина. Он натянул рубашку, китель, пригласил Нину к столу.

— Садись. Ну что?

— Больше мы так не можем. Надо прекратить, — сказала Нина решительно.

— Нина, что ты! — в голосе Гарзавина были сожаление и некоторая растерянность. — Мы договорились, и слово мое твердо. Мы — муж и жена, и если бы здесь загс…

— Не в этом дело, Викторин Петрович. При чем тут загс? Я тебе верю. Но… Леночка нашла во мне подружку, во всем призналась, и вдруг я окажусь для нее в роли матери! Невозможно представить. Какая же я мать для нее? Разница — три года. Сестры-погодки, и вдруг — мать и дочь! Смешно и стыдно перед людьми. Нет, нет, необходимо прекратить.

— Но ведь ты будешь матерью нашего ребенка. Какой же выход? — совсем растерянно спрашивал Гарзавин, чувствуя себя бессильным, а сознание бессилия особенно отвратительно военному человеку, командиру — будто его хотят из-за нелепого случая разжаловать, по это несправедливо, и надо протестовать. — Подумай, Нина, вместе подумаем, как быть дальше?

— Уеду к родным. По приказу освобождают на пятом месяце беременности. Но ты должен постараться устроить раньше. Леночка не должна заметить…

— Подожди. О чем вы говорили вчера вечером? — спросил Гарзавин, запуская пальцы в густую шевелюру. — Все рассказывай.

И Нина рассказала все, особенно подробно о лейтенанте Колчине.

— Леночка мечтала встретить на фронте героя из героев. Конечно, она быстро разочаровывалась — люди как люди. Но вот молодой лейтенант из политотдела… Я Леночке сказала: а если ты ушла от своего счастья? Кажется, она сожалеет. Но возвращаться не хочет — ведь там были неприятности. А она самолюбива и горда. Гарзавина! —усмехнулась Нина. — Фамильная гордость!ꓺ Я должна уехать как можно скорее.

Нина встала, вытянулась, словно ожидая приказаний.

— Нет, — голос Гарзавина обрел прежнюю твердость, — не кончится. Я поговорю с ней.

— Только не выдавай меня. Она же возненавидит… Поговори, как будто ничего не знаешь.

— Разумеется.

— А теперь разрешите, товарищ генерал, приступить к исполнению своих служебных обязанностей, — по-военному обратилась Нина. — Я радистка, старший сержант — больше никто.

Генерал молчал, досадуя: