– Кто наместник Бога на земле? – продолжал посол. – Царь! Вы должны его любить и почитать, как отца родного, ибо он у нас один, а нас много. Государь с вас лишнего не спросит, но если будет требование к военной службе – это должно исполнить безоговорочно, ибо без этого нельзя, ибо все оное для всеобщей пользы и для порядка государству.
– Зачем нам царь? Опять сборщики налогов, управители, – раздалось из толпы.
– А без управителей не обойтись, – отвечал посол.
– Но живем ведь? И слава Богу, как живем, без податей, без надзору, сытно, вольно.
– Но все так не смогут жить! – вскричал посол. – Иль Русь опять разделить на княжества? Рассеяться по лесам? Да ведь и тогда отыщется норовистый человек и затеет драку, пойдет на вас с ружьем. А коли из-за рубежа полезет смутьян и возьмет в полон?
Щепотьев умолк и медленным запоминающим взглядом обвел казаков, наконец, почуяв торжество в груди. Общее поникшее молчание притушило его гордыню и смягчило сердце.
В Москву Щепотьев вернулся в августе 1555 года. С ним туда прибыла группа черкесских и кабардинских князей во главе с Сибоко Кансауковым и «казачья станица» во главе с атаманом Степаном Щедриным.
Встреча вновь проходила в Грановитой палате Кремля.
Андрей Федорович сам переводил царю слова своих кавказских сотоварищей, так радушно принимавших его в Кабарде и Черкесии.
– Они заявляют, что вместе со своими женами и детьми готовы «во веки» служить России и бороться с ее врагами, – говорил он.
И в подтверждение их слов дьяк Посольского приказа рассказал царю и членам Боярской думы, как много людей в «Черкассах пятигорских» дали правду всей землею быть верными союзу с Русью и как они надеются на это в своей борьбе с иноземными захватчиками.
Представил Щепотьев и гребенцов, которые добровольно открыли свое место жительства. Казаки были все в кавказской форме: бурка из войлока, в черкессках с газырями, в папахах и сапогах. Все были стройны и подтянуты кавказскими наборными ремешками. У каждого на боку шашка и кинжал.
Казаки били челом Иоанну о помиловании за побег на чужую сторону. Царь милостиво принял под свою защиту «пятигорских черкасе», а гребенцов простил за побег, одарил их вольной рекой Тереком и повелел нести царскую службу, зорче беречь новую государственную Кабардинскую вотчину. Вот как поется об этом в старой казачьей песне:
А вотчина по представлению Щепотьева царю являла следующую картину: «Страна черкесов тянется на 26 дней пути… Говорят там по-черкесски и по-турецки. Одни из них магометане, другие следуют греческому обряду, но первых больше. Деревни их расположены в самых густых лесах. Они окружают их сплетенными одно с другим деревьями, чтобы таким образом затруднить въезд татарской коннице. Черкесы часто с последней сражаются, так как не проходит года, в который бы татары не производили на них какого-нибудь набега. Красивая и хорошая сторона с разнообразными видами. В ней встречаются равнины, леса, холмы и горы, откуда берут свое начало множество источников. Почва настолько плодородна, что плоды прекрасно вызревают в изобилии, не требуя особого труда, поля покрыты дикими вишнями, яблонями, орешником, грушевыми и другими фруктовыми деревьями. Их главное богатство заключается в стадах и особенно в прекрасных лошадях…
Кабарда, являясь восточным пределом Черкесии, подвергалась тем же посягательствам со стороны внешних врагов, что и западные адыги. Вместе с тем, в это время она испытывала неблагоприятную внутриполитическую обстановку, которая была вызвана междоусобной борьбой удельных княжеств. И это вынуждает Верховного князя Темрюка Идарова тоже обратиться в Москву с просьбой о защите и покровительстве. И он ее получил.
Иван Грозный закрепил политические взаимоотношения с Кабардой и с князем Идаровым женитьбой на его дочери Гуащеней, а после крещения – Марии Темрюковне. Это еще больше сблизило Кабарду с Русью и дало повод царю считать ее вотчиною Государевою.
Глава IV
Женитьба Ивана Грозного на кабардинской княжне
А происходило это следующим образом. В августе 1560 г. скончалась жена царя Ивана IV Анастасия Романовна. Женившись в семнадцать лет, он в тридцать стал вдовцом. Без матери остались двое сыновей: шестилетний Иван и трехлетний Федор. Кончину своей жены царь, которого уже в ту пору начинает преследовать мания заговоров, связывал с ее отравлением или злым чародейством, исходящим от приближенных бояр и дворян. На их головы обрушились первые репрессии, ссылки, казни. Москва цепенела в страхе. В темницах, в монастырях стонали жертвы. Но тиранство еще созревало: настоящее ужасало будущим. Убрав из царского окружения Сильвестра и Адашева, угодники нашептывали ему: