Штурм и буря

Мрак гудел и клацал, полчища саранчи, жуков и голодных мух щелкали лапками и хлопали крыльями. Ничегои колебались и переформировывались, кружась в безумном вихре, подпитываемым его гневом и моим торжеством.

Новое чудовище. И еще одно. Из носа Дарклинга потекла кровь. Комната закачалась, и я внезапно осознала, что бьюсь в конвульсиях. Я умирала, медленно, с каждым монстром, вырывавшимся на свободу.

«Еще чуть-чуть, – подумала я. – Еще парочку. Лишь столько, чтобы отправить его в другой мир прежде, чем уйти за ним следом».

– Алина! – словно издалека прозвучал крик Мала. Он оттягивал меня, пытался увести.

– Нет! – крикнула я. – Я должна закончить.

– Алина!

Мал взял меня за запястье, и по мне прошел удар тока. Через мглу крови и тени я увидела нечто прекрасное, словно через золотую дверь.

Он оторвал меня от Дарклинга, но не раньше, чем я призвала своих детей для заключительного увещания: «Обрушьте».

Дарклинг осел на пол. Чудища выстроились вокруг него в завихряющуюся черную колонну, а затем врезались в стены часовни, сотрясая маленькое здание до самого основания.

Мал подхватил меня на руки и побежал по проходу. Ничегои бились о стены часовни. На пол сыпались куски штукатурки. Синий купол закачался на сотрясавшихся стенах.

Мал промчался мимо алтаря и нырнул в проход. В нос ударил запах влажной почвы и плесени, смешиваясь со сладковатым благовонием часовни. Парень быстро нес меня дальше, пытаясь сбежать от катастрофы, которую я устроила.

Откуда-то издалека прозвучал оглушительный грохот – часовня обрушилась. Отдача с ревом пронеслась по проходу. Облако из грязи и обломков нагнало нас с силой встречной волны. Мал полетел вперед. Я кубарем выкатилась из его рук, и мир вокруг нас почернел.

* * *

Первым делом я услышала низкое ворчание Толи. Я не могла говорить, не могла кричать. Все мои мысли занимала боль и неумолимый груз земли. Позже я узнала, что они трудились надо мной часами, вдыхая воздух в легкие, останавливая поток крови и пытаясь залечить тяжелые переломы костей.

Я то теряла сознание, то приходила в себя. Во рту пересохло, губы склеились. Похоже, я прикусила язык. Услышала, как Тамара раздает приказы:

– Завалите оставшуюся часть туннеля. Нужно убираться отсюда как можно дальше.

Мал.

Где он? Похоронен под обломками? Я не могла позволить им уйти без него. Заставила свои губы произнести его имя.

– Мал. – Слышали ли они меня? Даже мне мой голос казался каким-то приглушенным и неправильным.

– Ей больно. Может, отключим ее? – спросила Тамара.

– Не хочу рисковать. Вдруг у нее снова остановится сердце? – ответил Толя.

– Мал, – повторила я.

– Оставь проход в монастырь открытым, – обратилась к кому-то Тамара. – Если повезет, он подумает, что мы пошли туда.

Монастырь. Санкта-Елизавета. Сады рядом с усадьбой Грицких. Я не могла привести мысли в порядок. Попыталась вновь произнести имя Мала, но губы не повиновались. Боль становилась всепоглощающей. Что, если я потеряла его? Будь у меня силы, я бы закричала. Я бы воспротивилась. Вместо этого я погрузилась во тьму.

* * *

Очнувшись, я почувствовала, что мир качается подо мной. Вспомнила, как проснулась на борту китобоя, и на секунду с ужасом заподозрила, что вновь нахожусь на корабле. Открыла глаза и увидела высоко над собой землю и скалы. Мы шли по огромной пещере. Я лежала на спине на каких-то носилках, которые несли на плечах двое мужчин.

За сознание приходилось бороться. Большую часть своей жизни я чувствовала себя слабой и больной, но еще никогда не испытывала подобной усталости. Я была шелухой – опустошенной, очищенной. Если бы ветер мог задувать так глубоко под землю, меня бы сдуло без следа.

Несмотря на то что каждая косточка и мышца моего тела заныли в знак протеста, мне удалось повернуть голову.

На соседних носилках лежал Мал, которого несли всего в паре шагов от меня. Он наблюдал за мной, словно давно ждал, когда я проснусь. Парень протянул руку.

Собравшись с силами, я протянула свою руку за край носилок. Когда наши пальцы соприкоснулись, я услышала всхлип и осознала, что плачу. Я рыдала от облегчения, что мне не придется жить с бременем его гибели. Но вместе с благодарностью меня пронзило негодование. Я плакала от ярости, что мне вообще придется жить.

* * *

Мы преодолевали мили за милями, через проходы столь узкие, что приходилось опускать мои носилки на землю и толкать по камням, а также через проходы столь высокие и широкие, что туда бы влезли десять тележек с сеном. Не знаю, как долго мы шли. Под землей не существовало таких понятий, как день и ночь.

Мал оправился раньше меня и хромал рядом с носилками. Он получил травмы, когда туннель обрушился, но гриши его вылечили. А вот то, что я пережила, то, что я приняла – они исцелить не могли.