Штурман

Но то, что я увидел, стало еще одной, предложенной мне судьбою, загадкой, ответ на которую я узнаю еще очень не скоро. Птицы, какой бы она ни была, на крыше каменного домика уже не было, но я заметил кое-что другое: на поперечной балке, под самым перекрытием, что-то тускло блеснуло, отразив заблудший луч солнца. Что-то неясное, размером чуть меньше кулака, плотно застрявшее между частями каменной конструкции. Сначала я не придал предмету никакого значения, приняв его за камень или нечто подобное. И лишь ленивое любопытство бездельника побудило меня влезть по богатой выступами шершавой стене беседки и, приложив определенное усилие, выдернуть эту приклеенную временем штуковину из ее, судя по всему, многолетнего гнезда.

Спрыгнув вниз и осмотрев свою находку, я пришел к выводу, что это – плотно смотанный кусок металлической фольги, в которую, похоже, было что-то завернуто. Осматривая сверток со всех сторон, я пытался отыскать край, с которого следовало начинать разворачивать фольгу, однако сделать это было непросто, так как время намертво спрессовало этот кусок цветного металла, сделав его практически однородным. Наконец я нащупал на гладкой поверхности предмета небольшую, едва ощущаемую выпуклость или, вернее сказать, зацепку, которая при ближайшем рассмотрении оказалась загнутым когда-то краешком свертка, словно тот, кто его упаковывал, специально позаботился о том, чтобы мой труд был не особенно кропотливым. Ведь, не найди я этого «ключика», то должен был бы, пожалуй, ковырять фольгу отверткой или даже разрубать топором, что, возможно, повредило бы содержимое.

Но даже подцепив ногтем загнутый уголок фольги, мне пришлось приложить немало усилий, чтобы отогнуть верхний слой металлического листа, прикипевший особенно основательно. Дальше дело у меня пошло значительно быстрее и уже через минуту я стоял, ошарашено воззрившись на слежалый, желтоватый, но вполне сохранившийся небольшой листок бумаги, вырванный, должно быть, из какой-нибудь канцелярской книги или чего-то подобного. Несомненным оставалось одно: листок этот был очень старым и происходил из той эпохи, когда учились грамоте мои предки во втором, а то и третьем поколении. Я же, словно рыбак, выловивший заплесневелую бутылку с запечатанным в ней посланием, готовился к посвящению в какую-то тайну, могущую в корне изменить мою жизнь.

На листке было что-то жирно написано простым карандашом, но я, не в силах совладать с дрожью в руках, долгое время не мог сосредоточиться и разобрать написанное: слишком необычным было для меня это приключение. Начав же читать, я приготовился к борьбе с изобилием всяких там «ятей» и прочих труднопонимаемых закорючек, которые, по моему мнению, обязательно должны были присутствовать в любом мало-мальски старом русском тексте. Но их там не оказалось. Мысль, содержащаяся в манускрипте, была нанесена на бумагу современным разборчивым рукописным шрифтом, изложена вполне доступным языком и заключалась в двух коротких фразах: «Тело Анны Юрьевны найдете в нижнем гроте. Сегодня в десять убийца попробует перенести его в лес».

Надеюсь, мне удалось не тронуться тогда умом. Наверное, что-то просто заблокировало тогда мою способность восприятия всякой чуши, иначе я бы, несомненно, свихнулся. Произошедшее не могло, не имело права быть правдой! Но неужели это так и Анечка мертва? В нижнем гроте? Ужасно! Однако же, насколько чудовищной ни была эта мысль, гораздо более интересовало и обескураживало меня другое: каким образом эта информация, или пророчество, или издевка – называйте это как угодно – попала в центр свернутого десятилетия назад алюминиевого рулона, обнаруженного мною сегодня по чистой случайности? И что значит «сегодня в десять»? Словно провидение знало, когда именно я наткнусь на этот комок фольги! Впрочем, на то оно и провидение…

Все это проносилось в моей голове в то время, когда я, спотыкаясь о сучья и торчащие из земли корни, падая, поднимаясь и снова падая, со всей возможной резвостью несся к лагерю, а затем через всю его территорию к административному бараку, где едва не сбил с ног Светлану Ильиничну, как раз выносившую свою тушу из директорского кабинета и захлопавшую от неожиданности своими густо накрашенными фиолетовыми ресницами. Я, как безумный, стал совать ей в руки желтоватый листок бумаги, будучи не в силах выговорить ни слова. Мне казалось, что легкие мои разорвались и до смерти от удушья остаются считанные мгновения.