Штурман

В глазах деда мелькнул лукавый огонек, но голос и выражение лица сохранили серьезность.

– Да Галактионом звать меня, дед Архип. Имя-то, как видишь, не ахти, так что и в бреду представляться не захочешь.

– Чего так? Имя как имя, по-моему. Не хуже других. Правда, и не лучше. Ты это, как его… Не закашляешься, ежели закурю? В тепле охота, промозгло на улице, – испросил дед извиняющимся тоном разрешения, словно это не я, а он находился у меня в гостях и был обязан мне исцелением.

Я машинально повернулся и посмотрел в окно за моей спиной, но вышло так, будто я и в самом деле оцениваю, достаточно ли на улице холодно, чтобы позволить деду закурить в его собственной горнице. Дед заметил это, и мне стало так неловко, что я поторопился ответить:

– Да чего ты спрашиваешь, в самом деле? Ты ведь у себя дома!

Архип, видимо, другого ответа и не ожидал, потому что уже набивал кривую коричневую трубку, старательно прижимая пальцем каждую вложенную в нее щепотку табаку.

– Ты-то не это…не дымишь?

– Не… не дымлю.

– То-то я смотрю, ты оборванный какой-то. Ну да ладно, время сейчас такое, чтоб его…

Я, признаться, на понял связи между пристрастием к табаку и презентабельностью внешнего вида, но переспрашивать и уточнять не стал. Старики, они по своему рассуждают.

Архип приоткрыл дверцу печи, впустив в комнату порцию свежего жара, вынул оттуда гнутыми длинными щипцами уголек и, раскурив с его помощью свою трубку, выпустил в потолок целое облако дыма.

– А ты это, малец, как его… Почему сказал, что Кирилл умер?

Опять он с этим Кириллом!

– Понимаешь, дед Архип, я ведь и в самом деле понятия не имею, кто такой Кирилл и почему он тебя интересует. Поверь уж – если бы я знал, сказал бы тебе.

– Но он дал тебе эту спичечную коробку, на которой сам написал мой адрес! Или это не он дал тебе ее?

Я вздохнул. Как мне хотелось сейчас быть знакомым с этим таинственным Кириллом и иметь возможность поведать о нем деду! Судя по всему, эта личность представляла для обогревшего меня человека какую-то особенную ценность, и мне было жаль его разочаровывать.

– Коробка со спичками, также как кисет с махоркой и лохмотья, что были на мне, принадлежат неизвестному мне человеку, с которым я не имел счастья даже поговорить, потому что он был уже мертв, когда меня запихнули в его палату. Был ли это твой знакомый, я не знаю, но сбежать из этой берлоги, где лечат мочой и держат в клетке, мне удалось именно в тот момент, когда его понесли в труповозку. Про холщовый мешок, принадлежащий трупу, они забыли и оставили его в палате. Спросить разрешения мне было не у кого, и я воспользовался имуществом мертвеца без спроса. Быть может, это и воровство, но…

Тут я заметил, что Архип больше не слушает меня, а смотрит невидящим взглядом в одну какую-то точку на полу, бормоча:

– Кирилл… Ну надо же, не дошел… Совсем немного не дошел, всего-то пары верст не хватило. Как это его угораздило подставиться им?..

Дед принялся раскачиваться из стороны в сторону, словно маятник, и видно было, как по посеревшему его лицу пробегали волны невеселых мыслей. Я не знал, как отвлечь его от них и что мне сейчас следует думать. Не считает ли дед, чего доброго, меня виновным в том, что так и не довелось встретиться с приятелем?

– Дед Архип, ты это, послушай… Может, еще и не Кирилл твой это был, может, другой кто? Мало ли, когда и зачем он подписал эти спички!

Хозяин лачуги поднял голову и взглянул на меня сквозь прищуренные веки, на секунду поверив в мой вариант событий.

– Опиши мне его. Подробно!

– Да я, дед Архип, и видел-то всего, что худое, скрюченное на кровати мертвое тело. Ногти длинные, желтые, да трусы… Не знаю даже, что и сказать-то тебе. Ах, да, совсем забыл! Знак был у него на руке, вот здесь, – я встал и, подняв левую руку, обвел пальцем кружок на том месте, на котором покойник носил свое клеймо. – Два ромба с линиями, не то выжженные, не то вырезанные. Может, секта какая или…

Услышав про знак, дед Архип с отчаянием махнул рукой и не стал слушать дальше, отвернулся со словами «Это Кирилл. Угодил-таки к ним в лапы!»

В чьи именно лапы угодил неудачливый Кирилл, старик мне не поведал. Расстройство и подавленность его, казалось, не знали границ, и мне было пронзительно жаль этого человека.

В тот день мы с ним больше не разговаривали, а если и перебросились парой слов, то лишь касательно нашего простецкого быта. Дед снова сварил картошки, не позволив мне почистить ее, как я было порывался, и, уйдя куда-то ненадолго, принес крынку еще теплого коровьего молока, которое пришлось очень кстати. Жил он небогато, но не голодал, а две полки с книгами на свежевыбеленной стене намекали на то, что Архип, возможно, знавал и другие времена, добарачные. Взгляд его из-под сросшихся густых бровей был неизменно проницательным, а движения точны и выверены, словно всю жизнь он только тем и занимался, что поддерживал чистоту в своем отсеке барака да выхаживал заблудших болезных.