Штурманок прокладывает курс

На хорах, за колоннами, мир предстал перед нами сквозь витраж в розовом свете. Может быть, в том-то и смысл религии, чтобы будущее казалось розовым? Розовым стало осеннее, сырое небо. На его фоне четко выделялась за полуоблетевшими кронами городского сада верхушка башни. По-прежнему там болтался фашистский флаг. Через пролом циферблата Голованов с его НП даже без бинокля видит Киевское шоссе, мост, главную улицу. Я не вижу Голованова, но в темной внутренности часов вспыхнут проблески трехцветного немецкого фонарика. Только бы не красный! Он означает: «НП обнаружен».

Десять часов. Сидим, обняв колени, на цементном полу, и в церковной тишине доносится до нас бормотание богомолок. Рядом, накрытые рогожей, немецкие автоматы, обоймы, противотанковые гранаты. Отличные гранаты мгновенного действия. Уже вставлены запалы. Достаточно легкого толчка...

Время тянется. Солнце выплыло из розового киселя туч. Осторожно пробую, как открывается оконная рама. Легко!

Солнце снова пропало. Мелкий дождь. Чижик скручивает цигарку. Смущенно улыбается и прячет ее, поймав мой взгляд.

Шелагуровский хронометр показывает четырнадцать. Кто-то поднимается на хоры. Шаркающие шаги. Выше, выше... Слышна тяжелая одышка. Сторож — вот кто! С трудом преодолевает последние ступеньки. Шепчу зверским шепотом:

— Зачем вы пришли?

Он молча подает сверток и тут же начинает спускаться. В свертке — бутылка молока, заткнутая по-деревенски кукурузной кочерыжкой, кусок хлеба и золотисто-коричневые огромные жовтяки — перезрелые осенние огурцы. Эти жовтяки и щепотка соли в бумажке почему-то особенно трогают меня. Но разве хочется сейчас есть? Чижик резко дергает меня за рукав.

Сигнал! В глубине часов — белый огонек. Значит, те машины уже въехали с Киевского шоссе в город. Едут быстро. Через минуту — зеленые проблески — въехали на мост.

— Чижик, спокойно! Помни, как говорил: бросать с упреждением — перед машинами.

Гранаты — за поясом. Автомат — на шее. Скрипит оконная рама, цветные блики витража поползли по хорам. А мы уже снаружи, на мокром мостике. Пробегаем на балюстрадку и, согнувшись, прижимаемся к ноздреватому кирпичу костельной стены. Улица не видна. Для этого надо выпрямиться, подняться над черепичным гребнем. Он порос мохом, а кое-где в расселинах выросли деревца. Зеленый сигнал горит. Горит непрерывно, и уже явственно слышен рокот нескольких машин.

— Чижик, спокойно... Подымаемся!

Мы хватаемся за черепицы, выпрямляемся во весь рост. Под нами по узкой улице пролетают мотоциклисты, разгоняя редких прохожих. Вот спасибо: никого не заденем.

Бронетранспортер. Каски сверху, как свинцовые шары.

— Чижик, товсь!

Вот он, длинный черный «мерседес», но за ним не серый «штейер», а «хорх».

— Все равно. Огонь!

Собственный голос тонет в грохоте двойного взрыва. Желтый его каскад мгновенно взлетает до гребня стены. Внизу ничего не разобрать.

— Огонь!

Еще пара гранат, и тут же, перегнувшись через скользкую черепицу, свесившись до пояса, хлещем из автоматов по этому месиву железа, булыжников и фашистской мерзости там, внизу.

Уже рассеиваются дым и пыль, кто-то пытается отползти от места взрыва. Очередь ему! Получайте, помгауляйтер, рейхсминистр, адъютанты, холуи!

Не верю, чтобы кто-нибудь из них уцелел.

— Чижик, отход! Время!

Бронетранспортер возвращается задом, лупит из пулемета по окнам, по костельной стене. На улице крики, выстрелы, и вдруг сквозь этот xaoc звуков до меня доносится протяжный бронзовый гул — торжествующий бой башенных часов.

Я резко повернулся, взглянул на башню. В черной дыре циферблата каплей крови алел тревожный красный сигнал. Фашистского флага нет. А наверху, над шлемом моего рыцаря, — бело-голубой, с красной звездой, с серпом и молотом — советский военно-морской флаг!

3

— Кто тебе разрешил эту затею с флагом?

Голованов усмехнулся:

— Ты же запретил поднимать государственный флаг, а о морском речи не было. Катя сшила его ночью, а учитель-немец вырезал из красной материи звезду и серп с молотом.

— Значит, ты заранее...

— Постой. Сейчас не в том дело. Выручил ты меня классно. Ты давай говори быстро, как удалось там, а то опять на немцев наскочим.

В маленьком «адлере» мы ехали под дождем по темным улицам. За рулем сидел Чижик. Раньше всего — отвезти домой Голованова. Он вчера отпросился по болезни, и на случай проверки ему лучше всего быть в постели.

По пути я рассказал Голованову о своей операции и о том, как мне удалось выручить его самого. После огневого налета мы с Чижиком благополучно прошли через костел и спустились в усыпальницу. Сторож шел со свечой впереди и поторапливал:

— Прэндзэй, панове, прэндзэй![82]

Мы миновали несколько громоздких саркофагов. Звуки из костела едва доносились сюда. Вероятно, немцы пошли по ложному следу — через костельный двор. Там были заранее примяты кусты, а у стены обронена старая кепка.

Предпоследний саркофаг легко отодвинулся. Под ним, в дрожащем свете свечи, круглились бревна той крышки, которую я видел из-под земли. Старик называл ее «дах». Уже снизу, беря у сторожа свечу, я спросил:

— А как же вы, папаша? В костеле полно немцев. Заметят!