Штурманок прокладывает курс

Аугуст болтал без умолку. Я отвечал односложно. Мне нужно было принять решение. Петро погиб. Значит, добираться на Караваевы Дачи бессмысленно. Никто за мной туда не придет. Но я должен сообщить на Большую землю, что Степовой погиб. Для этого надо связаться с партизанами. Где-то в двух-трех сотнях километров отсюда мой родной город Южнобугск. Но там меня может опознать первый встречный, да и есть ли там партизаны и как их найти? Значит, курс прежний, на Новоград-Волынск, в отряд Белобородова.

— Что ты нахохлился, как сова? — спросил Аугуст. — Едешь в город, фельдфебеля твоего здесь нет, а ты киснешь!

«В конце концов, от него можно получить кое-какие сведения», — подумал я.

Быстро темнело. Грузовик, не сбавляя хода, катился по мокрой дороге, мимо сел и хуторов. Теперь я сам поддерживал разговор, из которого узнал, что о партизанах здесь не слыхать, а позавчера взбунтовались заключенные в шталаге 4037-бис, перебили чуть ли не всю охрану и вырвались за проволоку. Аугуст, вместе с его тридцатым батальоном, участвовал в подавлении бунта. Пришлось задержаться на двое суток.

— Теперь самое время ехать в отпуск, — продолжал Циммерих. — Месяц назад русские взяли Ростов, но, только потеплеет, снова начнем наступать. Чего доброго, опять угодишь на передовую! Хорошо, хоть успею повидать ребятишек. Кое-что им везу. Свитерочки, ботиночки, правда бывшие в употреблении, но совсем как новые. А жене — браслетик. Золотой, массивный и сережки. Достал еще в Барановичах в одной жидовской квартире. Там были еще часы «таун-вотч» — изумительные, но их отобрал лейтенант. Всегда они забирают самое лучшее, — вздохнул он, — ничего не поделаешь. Сильный всегда прав!

Я представил себе, как он выдергивает серьги из ушей женщины. Может быть, он убил мать на глазах у детей, а потом снимал с них ботиночки, которые «совсем как новые».

К ночи взял морозец. Дорога стала скользкой. Мой попутчик опустил наушники своей «мютце». С обеих сторон лежала заснеженная степь. Вдали поблескивали огоньки. Загудел паровоз.

— Сейчас будет дорога вправо, к станции. Я схожу, — сказал Циммерих. — А ты едешь дальше?

— Нет, сойду, — сказал я, поднял автомат и с размаху ударил его прикладом что было сил. — Это — за браслетик. Это — за ботиночки! А это...

Я вытащил из его кармана бумажник. Там лежала солдатская книжка рядового тридцатого батальона, в которую был вложен отпускной билет. Кроме того, обнаружилось пятьдесят марок; — сумма довольно значительная. Не паршивые оккупационные марки, а рейхсмарки, имеющие хождение в Германии.

Отодрав от солдатской книжки фотографию, я положил бумажник в карман шинели, потом застучал кулаком по кабине:

— Стой! Мне сходить!

Чемодан я не взял. Шофер видел, что я садился без вещей.

— А где тот? — спросил шофер, когда я спрыгнул на дорогу.

— Напился! Спит! Просил не будить.

Шофер махнул рукой и захлопнул дверку.

Подойдя к станции Шепетовка, я закинул в кучу паровозного шлака автомат и каску. На слабо освещенном перроне солдат стерег ящики, сложенные у путей. Прошел поезд Ровно — Луцк, на котором Аугуст Циммерих собирался уехать в Германию. Мне нужно было в обратную сторону. В ожидании поезда я зашел в станционный буфет и сделал первую ошибку — сел в помещении для офицеров. Пришлось оставить недопитую чашку кофе и последовать за дежурным фельдфебелем в комендатуру.

Заспанный лейтенант взял у меня документы Циммериха. Он был возмущен, что я первым делом не явился за отметкой в комендатуру, А вдобавок нахально уселся за офицерский стол.

— Отпускник? А почему книжка без фотографии?

— Оторвалась, герр лейтенант!

— Какого черта вы не уехали поездом Ровно — Луцк?

— Ошибся поездом в темноте, герр лейтенант. К тому же у меня украли чемодан...

— Вы порядочный растяпа, — сказал он. — Посидите на гауптвахте, пока кто-нибудь из части не подтвердит вашу личность.

Попасться так глупо, так бездарно! Поперся в буфет, предъявил документ без фотографии! А что мне оставалось? Теперь поздно думать об этом. Надо бежать до того, как приедет человек из тридцатого батальона.

Дежурный комендант не спешил связываться с «моей частью», Прошло два дня. Меня кормили и вместе с другими проштрафившимися солдатами посылали грузить дрова. За это время я научился играть в скат (деньги у меня не отобрали) и почерпнул некоторые практические познания. Мне стало известно, что солдаты из линейных частей недолюбливают эсэсовцев, которые получают лучшее содержание. Узнал я и то, что унтер-офицеры составляют отдельную касту и пользуются значительно большей властью над рядовыми, чем наши младшие командиры. Мой язык пополнился типичными солдатскими словечками и, главным образом, ругательствами.

Я ждал подходящего момента для побега и дождался нового вызова в комендатуру. Когда меня привели, я увидел того самого дежурного коменданта. Теперь он смотрел на меня с нескрываемым любопытством. Вошел обер-лейтенант фельджандармерии[58]. У него был маленький рот и острый подбородок.

— Этот самый, — сказал лейтенант.

Полевой жандарм долго рассматривал меня и вдруг рявкнул:

— Рядовой Циммерих!!!