Штурманок прокладывает курс

Поезд набирал скорость, а я все думал и думал, и даже меньше хотелось пить. Почему они меня не расстреляли?

Постепенно у меня созрел план, единственно возможный. Я вспомнил, как кочегар Михай показал мне вход и выход из вагона через пол. Но там доска была отодрана заранее. Значит, надо попытаться отодрать. Трудно? Но не невозможно. Вагон старый, трухлявый. В нем перевозили скот. Даже скобы остались в толстой доске, прибитой к борту вагона. К этим скобам привязывали коров или лошадей. Такой скобой можно продолбить доску в полу, а потом поднять ее. Одному мне это не под силу. Значит, надо попытаться подбить на это дело моих невольных попутчиков.

Попутчики были люди, совсем не похожие друг на друга. Плотник — здоровенный мужчина лет пятидесяти, с руками, как грабли, — сбежал с какого-то строительства. Получал несколько оккупационных марок в день. Сейчас будет работать бесплатно. Он все корил себя за то, что пошел в родное село:

— Люди стали як ті собаки. Свій сусід доказав на мене німцям!

Следы горя лежали на его лице, как зарубки на стволе дерева. Он вздыхал, никак не мог улечься на полу. Но я понимал, что мешают ему не твердые доски, с которыми он привык иметь дело всю жизнь, а собственные его трудные мысли.

Второй арестант — самогонщик из-под Житомира — жил при немцах припеваючи, как вдруг забрала его СД. Приняли за советского разведчика, да не за какого-нибудь рядового, а за полковника. Неделю таскали из одной тюрьмы в другую. Хотят, чтобы он признался. А в чем ему признаваться? Самогонщик ругал напропалую и немцев, и Советскую власть, при которой ему тоже не было жизни, потому что приходилось работать.

Толстый, рыхлый, совершенно раздавленный свалившейся на него бедой, он недоумевал, как могли принять его за агента. Это незнакомое слово наводило на него ужас.

Третий арестант — молодой грузинский крестьянин Левон — попал в плен на Западном фронте, был в рабочем лагере, бежал. Голод и холод заставили его украсть чемодан. Думал найти там теплую одежду и вещи, которые обменяет на пищу у крестьян. Чемодан оказался немецким. Задержали. И всё допытывались, какие были в чемодане бумаги. А он эти бумаги сразу же выкинул, потому что и по-русски читает с трудом, не то что по-немецки.

Самогонщик и грузин попались с неделю назад. Из их сбивчивых рассказов я понял, что оккупационные власти ищут кого-то. Может, и меня они принимают за крупного разведчика? Потому и не расстреляли. Теперь везут к начальству. Вот только куда?

Я завел разговор с Левоном и втолковал, что его ждет расстрел. Раз пропали секретные бумаги, немцы не станут церемониться.

— Ну, а его дело — совсем табак, — указал я на самогонщика. — Каждому видно: советский агент! На прошлой неделе двух шинкарей расстреляли в Славуте. Многие самогонщики — агенты. Очень удобно — продаешь водку, все заходят к тебе. У одного получил сведения, другому передал, а потом, глядишь, и сам подался к партизанам.

— Сам ты партизан! — накинулся он на меня. — Петлю тебе на шею! А я — честный хлебороб. У меня аусвайс[60] был!

— Был, да сплыл! Потому что ты — агент!

Он отвернулся и плюнул с досады, но через несколько минут снова заговорил со мной:

— Ты, видать, парень бывалый. Посоветуй, что делать. Может, откупиться? Пообещать?

Это был момент, которого я ждал.

— Пообещать? Чудак человек! Они тебя выведут в расход, а потом поедут за деньгами твоими. Только бежать! Иначе всем нам сперва повырывают ногти, а потом в яму с известкой. Нечего терять время. Взломаем пол вагона, а там как повезет!

Левон сразу согласился. Самогонщик боялся, но я припугнул его так, что у него затрясся подбородок. По моему указанию оба они принялись раскачивать железную скобу.

Плотника я в расчет не принимал: темный, дремучий дядька. Сначала он безразлично смотрел на нашу работу, потом подошел:

— Не так!

Видно, много накипело у него на сердце, если решился принять участие в таком деле. Ему-то не грозил расстрел. В худшем случае выдерут розгами и заставят снова тесать бревна. Он взялся за работу со знанием дела: легонько пошатал одну, другую скобу, выбрал самую слабую и начал раскачивать ее круговыми движениями. Потом подналег и вырвал ее, как зуб с двумя корнями. Таким же образом он извлек вторую скобу.

Плотник оказался неоценимым помощником. Начав действовать, он забыл на время о своей беде и теперь был поглощен только работой. Он долбил пол острием скобы сноровисто, упорно, без передышки. Мы с Левоном попеременно долбили соседнюю доску.

Работать я мог только одной рукой, но старался показывать пример. Поезд часто останавливался. Мы тут же прекращали свою долбежку. В эти промежутки мы отдыхали. Плотник разговорился, и я понял, откуда эта жажда труда для себя, смертельно опасного, но не подневольного.