Штурмовая группа. Взять Берлин!

— Филька, убери башку… прибьют.

Несколько крупнокалиберных пуль ударили в верхнюю часть башни, зазвенел от попаданий открытый люк. Пули в основном рикошетили, а одна, сплющившись от удара в люк, горячим комочком упала за воротник заряжающему. Тот вскрикнул от боли и мгновенно убрал голову.

— Ранили, Филипп? — спросил Усков.

— Не… пуля за шиворот упала. Обожгла.

— Дурак! Давай снаряд.

Карпухин, не пришедший в себя, сунул бронебойный. Лукьянов выстрелил. Раскаленная болванка врезалась в забетонированное полуподвальное окно, по бетону пошли трещины.

— Бей туда снова бронебойным. Танков поблизости не видать.

Бетонную стенку проломили третьим снарядом, брызнули куски бетона и обломки кирпичей. Затем таким же способом развалили еще два окна. Последний выстрел оказался удачным. Расчет «семидесятипятки» не успел отскочить.

Бронебойные болванки тяжелее обычных снарядов. Летят с раздирающим душу воем со скоростью девятьсот метров в секунду. Немецкие артиллеристы этот звук услышать не успели.

Светящаяся от жара болванка влетела в амбразуру пробила, как лист картона, двойной щит и тело наводчика. Отскочила от подвальной стены и врезалась в ящик, где лежали штук восемь снарядов.

В лопнувших от удара гильзах вспыхнул артиллерийский порох, прожигая соседний ящик с фугасными зарядами. Через минуту они сдетонировали, разнесло пушку и забетонированное окно. Двое артиллеристов, задыхаясь в дыму, тащили под мышки третьего. Половина расчета погибла.

К «тридцатьчетверке» Ускова присоединилась машина Бориса Антипова. Ее появление встретили радостными криками, хотя экипаж не слишком жаловал своего взводного.

Но сейчас, когда снаряды летели в цель, а в доме-крепости начался пожар, настроение экипажа поднялось. Мстили за погибших товарищей и стреляли без передышки.

— Ствол сильно раскалился, — предупредил лейтенанта Павла Ускова наводчик Лукьянов.

— Охладить!

Заряжающий Карпуха быстро выбрался на броню. Не обращая внимания на вспышки выстрелов, обливал массивный ствол водой из одной, затем другой объемистой фляги.

Вода шипела, вскипая на раскалившемся металле. Полведра воды не охладят длинный массивный ствол, но хоть немного понизят температуру. Младший сержант Карпухин, сделав свое дело, также молодецки нырнул в люк. Танк продолжил стрельбу.

Подключились к обстрелу дома-крепости три тяжелых полковых миномета. Пудовые мины, влетая в окна, крушили перегородки. Крупные и мелкие осколки заполняли пространство жутким смертельным свистом, разлетаясь со скоростью винтовочной пули.

Командир взвода эсэс, двадцатилетний шарфюрер (звание, равное лейтенантскому), обходил позиции взвода в третьем подъезде, подбадривая подчиненных.

— Как дела, Макс?

— Нормально, — поднял голову от дымившегося «МГ-42» пулеметчик. — Пока мы живы, Иваны не пройдут.

В эсэсовских частях не было принято козырять официальным обращением по званию, с обязательной приставкой «господин». Боевое, спаянное боями братство. Камрад, товарищ!

Эсэсовцы знали, что их не берут в плен, а красиво умереть за фюрера считалось честью. Самому старшему во взводе было двадцать шесть лет, а самому молодому — семнадцать.

Все они воевали смело, но те, кто постарше и опытнее, видели, что русских не остановить. Во взводе имелось пять пулеметов «МГ-42», эффективное и скорострельное оружие, способное выкосить целый русский батальон.

Большинство из сорока человек были вооружены новыми автоматами «МП-43» с прицельной дальностью восемьсот метров. Цинки с патронами и коробки с лентами громоздились повсюду. «Фаустпатронов» и ящиков с гранатами имелось также в избытке.

Запас продовольствия состоял из банок с консервами (паштет, сосиски, сардины), копченой колбасы и грудинки. Вместо воды «ребята Гиммлера» пили красное вино и ликер. Ликер был сладким, а половине взвода не исполнилось и девятнадцати. Они любили сладкое.

Если начало боя было для них довольно успешным, то сейчас положение менялось. Два русских танка вели непрерывный огонь, и нечем было заткнуть им глотки. Почти вся артиллерия в доме была уничтожена, а для «фаустпатронов» расстояние оставалось слишком велико.

Один танк горел, русскую пехоту тоже удержали на расстоянии. Но вступили в бой несколько тяжелых минометов. Поставленные на минимальный угол вертикальной наводки сорок пять градусов, они действовали, как гаубицы.

Мина разнесла противотанковую «пятидесятку». Четверых артиллеристов из ее расчета разорвало, смешало с обломками и грудой битых кирпичей. Острый, как нож, осколок почти напрочь перерубил руку заместителю командира взвода. Вряд ли его донесли до лазарета.

Несколько минут назад мина влетела в комнату, откуда вели огонь два пулеметчика. Когда рассеялся дым, туда заглянул семнадцатилетний солдат-эсэсовец и выскочил с побелевшим лицом.

— Чего там? — спросил шарфюрер.

Одного пулеметчика раскидало по кускам, второй, с оторванными ногами, был расплющен о стену. Потолок и стены, заляпанные кровью, напоминали помещение скотобойни. Молодому шарфюреру с трудом удалось сохранить хладнокровие. Он закричал на юнца.