Штурмуя цитадель науки. Женщины-ученые Российской империи

Действительно, в первом параграфе устава ОЛЕАЭ значилось, что оно создается «…для естественноисторических, антропологических и этнографических исследований в России и преимущественно в губерниях Московского учебного округа и для распространения научных сведений по этим трем отраслям знания в публике»494. Выступая на упомянутом выше первом заседании ОЛЕАЭ 14 мая 1864 года, вновь избранный президент общества Г. Е. Щуровский очень точно сформулировал суть проблемы, с которой собиралось бороться ОЛЕАЭ: «…не в ученых материалах чувствуется недостаток; он чувствуется в людях, которые могли бы пользоваться этим материалом и которые могли бы далее вести его. Это выражают косвенно и существующие уже ученые общества тем, что издают свои исследования на иностранных языках. В тех странах, где наука уже пустила глубокие корни, там такое явление было бы немыслимо»495. В свою очередь, в 1913 году, через 49 лет после упомянутых выше событий, выступая на юбилейном заседании ОЛЕАЭ (по случаю его 50-летия), тогдашний президент общества Д. Н. Анучин следующим образом прокомментировал слова Г. Е. Щуровского: «…чтобы надлежащим образом понять сказанное тогда Г. Е. Щуровским, надо вспомнить, в чем проявлялась в то время деятельность русских естественно-научных учреждений и обществ, как, например, физико-математического отделения Императорской академии наук, Минералогического общества в Петербурге, Общества испытателей природы в Москве и некоторых других… все они имели в своем составе почтенных ученых, известных специалистов того времени, но все это были замкнутые учреждения, посвященные научным исследованиям, а не распространению знаний в обществе». Возможно, именно поэтому, продолжал он, «в русском обществе было тогда так мало лиц, способных интересоваться естествознанием, что все естественноисторические общества находили невозможным и бесполезным издавать свои труды на русском языке. И академия, и общества издавали свои “Memoires” и “Bulletins” на французском и немецком языках, и издания эти более читались и ценились за границей, чем в России»496.

Консерватизм части московской профессуры этого периода распространялся не только на сохранение традиционных форм существования естественно-научных обществ, по сути учреждений замкнутых, элитарных, можно сказать «клубных», не особо приветствовавших расширение своих рядов. В начале 1860-х годов на обсуждение российской профессуры был вынесен еще один вопрос, так же по своему существу касавшийся возможного расширения круга людей, допущенных к высшему естественно-научному образованию и, по экстраполяции, к научно-исследовательской работе. В 1861 году в Российской империи обсуждался проект нового устава университетов. В 1862 году мнения университетских профессоров по этому вопросу были изданы отдельной книгой под названием «Замечания на проект Общего устава Императорских Российских университетов»497. В самом конце второй части этой работы помещался раздел: «Мнения советов университетов по вопросу о допущении лиц женского пола к слушанию университетских лекций»498. В преамбуле к разделу объяснялось, что Департамент народного просвещения предложил советам университетов ответить на следующие вопросы: «…могут ли вообще лица женского пола быть допускаемы к слушанию университетских лекций совместно со студентами? 2) какие условия должны быть постановлены при таком допущении? и 3) могут ли такие лица быть допускаемы к испытанию на ученые степени, и каким правом, в случае выдержания испытания, они должны пользоваться?»499 Советы Харьковского, Санкт-Петербургского, Казанского университетов, а также университета Св. Владимира дали положительные ответы (иногда, правда, с некоторыми оговорками). Совет Дерптского университета по неизвестной нам причине не высказал своего мнения: вместо него выступил попечитель Дерптского учебного округа, действительный тайный советник фон Брадке, чье мнение было резко отрицательным. Но так или иначе все вышеупомянутые достаточно пространно аргументировали свои позиции. Единственным исключением оказался совет Московского университета. Этот последний ответил на предложенные вопросы не только отрицательно (единственный из университетских советов), но крайне лаконично, как бы подразумевая, что иного ответа и быть не может, а потому нужды в объяснениях нет никакой: «Совет Московского университета обсуждал вопрос о совместном со студентами слушании профессорских лекций лицами женского пола, и большинством голосов, 23 против 2, постановил: не допускать этого совместного слушания ни под каким предлогом потому, что оно может иметь вредное влияние на успешный ход занятий молодых людей, обучающихся в университете»500.

Комментарий этих событий можно найти в воспоминаниях Б. Н. Чичерина, бывшего в то время профессором права Московского университета. Чичерин сообщает, что рассказал об имевшем место голосовании в своем письме к К. Д. Кавелину, по старой памяти интересовавшемуся университетскими делами: «Между прочим, он (Кавелин. — О. В.