Штуцер и тесак

Спешнев и Синицын стали высчитывать стоимость золота и серебра, выписывая цифры карандашом на листе бумаге – как бы не оборотной стороне того самого приказа Даву. По их репликам, я понял, что добычу сбудут в Смоленске, включая монеты. Их охотно купят: серебро и золото в России в цене. Соотношение серебряных денег к бумажным один к четырем, то есть за рубль серебром дают четыре бумажных. Пока штабс-капитан с фельдфебелем считали, я рассматривал ассигнации. Французские, перебрав, отложил в сторону. А вот русские (нашлись и такие) внимательно рассмотрел. Качественная печать, четкие подписи. Последние воспроизведены типографским способом. Явно фальшивки. На подлинных уполномоченные на то лица расписываются вручную.

– Вот это, – сказал, ткнув пальцем в них. – Нужно сдать начальству, объявив, что фальшивые. Пусть уведомят, кого следует.

– А вдруг настоящие? – засомневался Спешнев. – Нам бы пригодились.

Штабс-капитан, кажется, вошел во вкус…

– Исключено. Откуда настоящим у поляков взяться? Не стоит рисковать. Расплатимся где-нибудь фальшивкой – попадем под подозрение. За такое – каторга.

Спешнев неохотно кивнул.

– Всего тут где-то на тысячу рублей, – тем временем подвел итог Синицын. – Ежели, конечно, удастся по таким ценам сбыть.

– Надо постараться, – буркнул штабс-капитан, и я заметил жадный блеск в его глазах. Спешнева можно понять: его жалованье где-то 200 рублей в год[60], да и то постоянно задерживают. А тут сразу 300, даже больше. Есть от чего пробудится алчности. – Ты, Синицын, забери все и аккуратно припрячь. Егерям и унтерам, не говори, сколько тут чего, да и цену добычи не объявляй. Не надо вводить людей в соблазн. Скажи только, что никого не обидим, каждый получит свою долю. И пусть держат языки за зубами!

– Слушаюсь, ваше благородие! – кивнул фельфебель, сгреб ценности в патронную сумку, аккуратно завернув перед этим в холстину часы, поклонился и вышел. Спешнев проводил его взглядом и, дождавшись, когда створка за починенным закроется, посмотрел на меня.

– Теперь с вами, Платон Сергеевич! – он полез в висевшую на боку сумку и извлек из нее пачку ассигнаций. Аккуратно разложил их две стопки и придвинул одну мне. – Ваша доля за лошадей.

– Каких лошадей? – не понял я.

– Трофейных. Я их графине продал.

– Всех? – удивился я.

– Двадцать голов. Все равно лишние. Мы взяли шестьдесят пять. На оставшихся посадим егерей. Наездники из них, конечно, неказистые, но все лучше, чем пешком. Быстрее пойдем, переходы станут длиннее.

– Зачем графине лошади?

– Коневодством занимается. Помните, в бане про конюшню говорил? Она тут не одна. Земли здесь тощие, пшеница не растет, только рожь с овсом, а вот луга богатые – поймы у рек большие. Есть, где коней выпасать и сена заготовить. Коневодство – выгодное дело, особенно если лошадей кавалерии поставлять. Казна это дело поощряет. Но для кавалерии отдельная порода требуется – высокая и резвая. Крестьянские лошадки мелкие, а ломовые под седло не годятся. Графиня собралась кавалерийских разводить, но где взять жеребцов и кобыл на племя? А тут сами пришли – у поляков кони добрые. Она, как разглядела, так и предложила продать – с условием, что отберет лучших. Пусть! – Спешнев махнул рукой. – Нам ведь только доехать. Все равно интенданты заберут – не положены пешим егерям верховые лошади.

– Она их, что, в Смоленск погонит?

– Зачем? – удивился Спешнев. – Здесь останутся. Отгонят в дальнюю деревню, там конюшни стоят. Крестьяне присмотрят. Мы же скоро вернемся, сами говорили.

– Почем продали? – спросил я, чтобы сбить его с мысли. А то начнет прогнозы выпытывать.

– По четверному билету за одну. Дешево, конечно, – вздохнул он. – Даром, считай. За таких коней 200 рублей за голову – и то мало. Но кто ж даст? Седла и сбруя в цену вошли. Но зато графиня меняет нам упряжки на свежие, дает три повозки с лошадьми дополнительно. Провизии и фуража – сколько увезем.

Интересные у них тут гешефты!

– Ваша доля – 250 рублей, – указал он на стопку.

– А егерям?

– Зачем им? – сморщился Спешнев. – Без того не обижены. Даже рядовым по три рубля выйдет. Большие деньги для солдата. Все равно пропьют, промотают. Не знаете вы русского солдата, Платон Сергеевич, а я с ними скоро двадцать лет, насмотрелся.

Я пристально посмотрел на него. Спешнев смутился.

– Не нужно так, Платон Сергеевич! Вижу, что хотите сказать. Да, алчу, но поймите и меня. Столько лет, считай, на медные деньги жил. Как эти пятьсот рублей заимел, голова закружилась. Никогда столько деньжищ в руках не держал! Сразу мысли: еще пять раз по столько – и можно деревеньку прикупить[61]. Мечта многих офицеров[62], Платон Сергеевич, чтоб вы знали. Двадцать пять лет службы за инвалидную выплату[63] – это не то, чего я желаю. Хоть на старости лет в довольстве пожить…

Своеобразные у них тут представление о счастье. Хотя, чего я хотел? Крепостники…

– Со мной с чего решили поделиться? Могли бы и не сказать.