Шуаны, или Бретань в 1799 году

— А разве не вы, сударыня, сделали для меня ясным истинный характер маркиза де Монторана? Как равнодушно этот ужасный человек отдал меня на гибель!.. Я охотно уступаю его вам.

— Зачем же вы здесь? Чего вы ищете? — запальчиво спросила г-жа дю Га.

— Уважения и достоинства, которые вы отняли у меня в Виветьере, сударыня. А все остальное... Будьте совершенно спокойны. Даже если бы маркиз и вернулся ко мне, вам должно быть известно, что «любовь не возвратится вновь».

Госпожа дю Га взяла мадмуазель де Верней за руку с той жеманной ласковостью, какую женщины охотно выказывают друг другу, особенно в присутствии мужчин.

— Ну что ж, бедная моя детка! Я счастлива, что вы так благоразумны. Если услуга, которую я оказала вам, была сначала жестокой услугой, то пусть теперь она будет, по крайней мере, полной, — сказала она, пожимая девушке руку, хотя ей хотелось вонзить ногти в эту нежную, тонкую ручку. — Послушайте, я знаю повадки Монторана, — продолжала она с ехидной улыбкой. — Он обманул бы вас: он не хочет и не может ни на ком жениться.

— Вот как!

— Да, мадмуазель! Он принял возложенное на него опасное поручение лишь для того, чтобы заслужить руку мадмуазель д'Юкзель, — его величество король обещал ему полную свою поддержку.

— Вот как!

Мадмуазель де Верней не прибавила ни слова к этому насмешливому возгласу. Красивый шевалье дю Висар, нетерпеливо желая получить прощение за свою шутку, послужившую началом оскорблений в Виветьере, подошел к Мари и почтительно пригласил ее танцевать. Она протянула ему руку и упорхнула, чтобы занять место в кадрили, в которой участвовала и г-жа дю Га. Бальные туалеты дам, напоминавшие моды изгнанного из Франции двора, напудренные их прически или завитые и взбитые волосы — все это казалось смешным по сравнению с изящным, богатым и вместе с тем строгим нарядом, который мода дозволяла носить мадмуазель де Верней. Женщины вслух возмущались, но in petto[34] завидовали. Мужчины не могли налюбоваться естественной красотой прически без накладных буклей и нарядом, вся прелесть которого была в том, что он выделял прелестную, стройную фигуру.

В это время в залу вернулись маркиз и граф. Оба встали позади мадмуазель де Верней; она не обернулась. Но если бы даже она не увидела Монторана в зеркале, находившемся против нее, она угадала бы его присутствие по изменившимся манерам г-жи дю Га: ее деланно-равнодушный вид плохо скрывал нетерпеливое ожидание поединка, который влюбленные рано или поздно должны были начать. Маркиз разговаривал с графом де Бованом и с другими гостями, прислушиваясь в то же время к словам кавалеров и дам, которые по прихоти контрданса на минуту заняли место мадмуазель де Верней и ее соседей.

— О, бог мой! Да, сударыня, она пришла одна, — сказал кавалер.

— Какая смелость! — ответила танцорка.

— Право, будь я так одета, как она, мне казалось бы, что я голая, — сказала другая дама.

— Костюм, конечно, не очень пристойный, — возразил кавалер, — но она так красива, и этот наряд так к ней идет!

— Послушайте, мне стыдно за нее: она чересчур хорошо танцует, сразу видно оперную плясунью, — продолжала завистливая дама.

— Как вы думаете, она явилась сюда для переговоров от имени первого консула? — спросила третья дама.

— Ну, это шутка! — ответил кавалер.

— Вряд ли она принесет в приданое невинность, — смеясь, сказала первая танцорка.

Молодец резко повернулся, чтобы узнать, кто из женщин позволил себе эту наглую насмешку, и тогда г-жа дю Га посмотрела на него таким взглядом, который ясно говорил: «Видишь, что о ней думают».

— Сударыня, — со смехом сказал граф де Бован злому недругу Мари, — пока еще только дамы лишили ее невинности.

В душе Монторан простил графу всю его вину. Он наконец осмелился взглянуть на свою возлюбленную: при ярком блеске свечей она казалась еще милее, как это бывает почти со всеми красивыми женщинами. Но она повернулась к нему спиной и, возвратившись на место, заговорила со своим кавалером, — до слуха маркиза долетал ее необычайно приветливый, ласковый голос.

— Первый консул направляет к нам весьма опасных послов, — сказал ее кавалер.

— Сударь, это уже было сказано в Виветьере! — ответила она.

— Ах! У вас великолепная память! — воскликнул дворянин, досадуя на себя за свою оплошность.

— Чтобы прощать оскорбления, надо о них помнить, — сказала она и улыбкой вывела его из затруднительного положения.

— Эта амнистия распространяется на всех нас? — спросил маркиз.