Шуаны, или Бретань в 1799 году

Она резко оттолкнула его и поднялась. Черты ее лица исказились, и, засмеявшись как безумная, она сказала:

— Ты сам не веришь ни одному своему слову. Ты лжешь, как самый последний негодяй!

Она бросилась к кинжалу, лежавшему возле вазы с цветами, и клинок сверкнул на волосок от груди удивленного Монторана.

— Нет, — сказала она, бросив оружие на пол, — я не убью тебя: для этого я недостаточно уважаю тебя. Не прольют твою кровь и солдаты: ты этого не достоин. И я вижу, что только палач...

Она с трудом, чуть слышно произносила эти слова и топала ногой, как избалованный, нетерпеливый ребенок. Маркиз подошел к ней и попытался обнять ее.

— Не прикасайтесь ко мне! — воскликнула она и с ужасом отпрянула от него.

— Она лишилась рассудка! — в отчаянии крикнул маркиз.

— Да, лишилась, — повторила она, — но еще не настолько, чтобы стать твоей игрушкой... Чего бы я не простила истинной страсти! Но стремиться обладать мною без любви... и написать об этом...

— Кому же я написал? — спросил он с неподдельным удивлением.

— Той целомудренной женщине, которая хотела меня убить.

Маркиз побледнел и так крепко сжал спинку кресла, за которую держался, что чуть не сломал ее.

— Если только госпожа дю Га способна была сделать еще какую-нибудь гнусность...

Мадмуазель де Верней стала искать письмо и не нашла его, тогда она позвала Франсину. Бретонка вошла.

— Где письмо?

— Его взял господин Корантен.

— Корантен?! Ах!.. Теперь я все понимаю!.. Он сам написал письмо, он обманул меня с дьявольским искусством, как он всегда обманывает.

Она пронзительно закричала, рухнула на диван, и слезы хлынули из ее глаз. Уверенность была не менее ужасной, чем сомнение.

Маркиз бросился к ногам возлюбленной, прижал ее к груди и раз десять повторил единственные слова, которые мог произнести:

— Не надо плакать, ангел мой! Что же тут дурного? Твои оскорбления были полны любви. Не плачь же, не плачь! Я люблю тебя, по-прежнему люблю.

Вдруг он почувствовал, что она с нечеловеческой силой обхватила его руками, и сквозь рыдания у нее вырвались слова:

— Ты все еще любишь меня?

— А ты в этом сомневаешься? — спросил он почти грустно.

Она вырвалась из его объятий и словно в испуге и в смущении отбежала от него.

— Сомневаюсь?.. — воскликнула она.

Маркиз улыбнулся с такой ласковой насмешкой, что слова замерли у нее на устах. Она молча позволила взять себя за руку и подвести к порогу двери. В глубине гостиной она увидела алтарь, наспех устроенный в ее отсутствие. Священник уже был в облачении. Зажженные свечи отбрасывали на потолок отблески, светлые, как надежда. Двое мужчин поклонились ей. Она узнала графа де Бована и барона дю Геника — это были два свидетеля, выбранные Монтораном.

— Неужели ты опять откажешь мне? — тихо спросил маркиз.

Неожиданное зрелище поразило Мари, она шагнула назад в спальню, упала на колени и, протягивая к маркизу руки, крикнула:

— Ах, прости, прости! Прости меня!..

Голос ее оборвался, голова запрокинулась, и она без чувств упала на руки маркиза и Франсины. Когда Мари открыла глаза, она встретила взгляд Монторана — взгляд, исполненный любви и нежности.

— Терпение, Мари, терпение! Это последняя буря, — сказал он.

— Последняя! — повторила она.

Франсина и маркиз удивленно переглянулись, но она жестом потребовала, чтобы они молчали.

— Позовите священника, — сказала она, — и оставьте меня наедине с ним.

Они вышли из комнаты.

— Отец мой, — порывисто сказала она, когда появился перед ней священник, — в дни моего детства седовласый старец, похожий на вас, часто говорил мне, что, когда человек горячо верит, он все может вымолить у бога. Правда это?

— Правда, — ответил священник. — Все возможно для того, кто все сотворил.

Мадмуазель де Верней в неведомом ей восторге бросилась на колени.

— Господи! — промолвила она в экстазе. — Вера моя в тебя равна моей любви к нему... Вдохнови меня! Сотвори чудо или возьми мою жизнь!

— Желание ваше будет исполнено, — сказал священник.