Шухов

«28 февраля жители Москвы как низших, так и высших классов возмутились против старого правительства и решили его свергнуть. Уже давно чувствовала Россия, что правительство их притесняет. Я, очевидец всего, что произошло в Москве, хочу описать тебе. Сперва заметны стали на улицах толпы людей. Стали принимать деятельное участие студенты: собирались толпами и добивались удаления государя и старого правительства. Войска того же хотели и разделяли мнение народа. Присоединялись к нему без колебаний. Это было самым важным, без чего народ не добился бы своей цели. И тогда стали ездить солдаты, студенты на автомобилях с обнаженными шашками и красным флагом. Народ их встречал громогласным «ура!». Единение было необычайное, и поэтому революция прошла некровопролитно, за исключением немногих случаев. Это единственная революция, прошедшая без крови и жертв. Единственное сопротивление оказывали жандармы и полиция. И когда войска подошли к Манежу, в котором укрывались жандармы, то они не хотели сдаваться. Солдаты объявили, что будут стрелять. Тогда жандармы сдались, но не перешли к ним и остались верны старому правительству. Полиция поступила так же»^{188}, — читаем мы в эпистолярных свидетельствах москвичей той эпохи.

Получивший свободу народ сразу принялся ловить городовых, олицетворявших старую надоевшую власть. Кого-то из пойманных просто побили, кого-то просто сбросили в ледяную Москву-реку. Вместо полиции придумали народную милицию, в которую записывали всех подряд, лишь бы с оружием. Дворники бросили метлы и веники и пошли организовывать профсоюз с требованием увеличения зарплаты. Один митинг сменял другой. Все бросили работу и говорили, говорили, говорили…

Шухов в большей степени критически, чем восторженно, воспринял случившееся, в отличие, например, от представителей русской интеллигенции. Так, один из его заказчиков и по совместительству реформатор отечественного театра Константин Станиславский на Февральскую революцию отреагировал с энтузиазмом, расценив ее как свободу: наконец-то русская интеллигенция будет определять судьбу страны! Наивный человек, что тут скажешь. Шухов, как человек куда более прагматичный (работа такая!), ставит стране неутешительный диагноз: конечно, то, что революция бескровная — это хорошо, однако не стоит обольщаться: надо работать, а не болтать, ну а те представители нашей интеллигенции, кто расценивает произошедшие события как способ что-то урвать для себя, уже скоро поплатятся за это.

В марте 1917 года Алексей Щусев писал Александру Бенуа: «Все сооружение рассыпалось как-то даже без облака пыли и очень быстро»^{189}, — имея в виду почившую в бозе империю. Март, апрель 1917 года прошли еще в атмосфере эйфории. Но постепенно росли кучи мусора на улицах — никто ничего не убирал: свобода! Раньше бы городовому пожаловались на дворника, а теперь к кому идти? В доме генерал-губернатора засел комиссар от Временного правительства Кишкин, но проку от него было мало, попробуй дозвонись при неработающем телефоне. Трамваи ходили с трудом, а на сакраментальный вопрос кондуктора о билете можно было услышать: «Мы — люди свободные! Платить не будем!» Не стали короче и очереди в магазины — Шуховы благодаря заботе Временного правительства в марте 1917 года стали обладателями теперь уже и талонов не только на сахар, но и на хлеб. Каждый месяц новой демократической власти отмечался введением все новых талонов на продукты первой необходимости. С июня ввели карточки на крупу, с июля на мясо, с августа на коровье масло, в сентябре на яйца, а в октябре на растительное масло, в ноябре и декабре на кондитерские изделия и чай… А это значит, что продовольственные запасы в стране таяли как весенний лед.

Полномасштабный экономический кризис охватил Россию, что самым негативным образом сказалось на работе конторы Бари и ее главного инженера. В цехах завода в Симонове пустовато и непривычно гулко — мобилизация! Все, к чему ранее приложил свою талантливую руку Владимир Григорьевич, теперь останавливалось и переставало дымить своими трубами. Но не по его вине, вот что важно. Тысячи шуховских котлов стояли холодными, погасли доменные печи. Парализовало железные дороги, депо и ремонтные цехи, перекрытые шуховскими стропилами и конструкциями, под завязку были забиты неисправными паровозами — к осени 1917 года их число превысило треть всего имеющегося подвижного состава. Для ремонта не было ни запчастей, ни рабочих рук. Как же в такой ситуации вывозить зерно из хлебных губерний — удалось вывезти лишь 30 процентов от снятого урожая^{190}. Угроза голода реально поднималась над Москвой и Петроградом, чем не преминули воспользоваться вороватые чиновники, бравшие за отправку в столицу поезда с зерном взятку в тысячу рублей за один вагон.