Шулер

Она очень проворно сняла джинсы, которые я ранее украла с бельевой верёвки, оставив меня лишь в футболке с длинными рукавами. Я сунула ноги под лоскутное одеяло, не заботясь об этом. Лежачая поза принесла невыразимое облегчение, как только я расслабилась на чистых простынях. Я смотрела, как Айви продолжает работать над Ревиком, перевязывая его плечо. Если бы я знала его хоть чуточку лучше, я бы свернулась калачиком под другим его боком, может, даже обняла бы одной рукой.

Я все равно испытывала искушение сделать это.

Я повернулась к Уллисе, но она вскинула руку.

— Шшш, Высокочтимая Сестра. Не говори. Я безгранично извиняюсь за недостаточно тёплый приём. Реви' уже сказал нам, что ты несколько раз спасла его жизнь.

Я открыла рот, собираясь поспорить, но потом решила, что ей, наверное, все равно.

— Что мне делать? — спросила я. — Для держания, имею в виду?

— Расслабься, — сказала Уллиса.

В этот раз это прозвучало командой.

Мои веки немедленно опустились.

Глава 13 Германия, 1941

Я стою в поле.

Я узнаю это место. Я рисовала его прежде.

Более чем узнаю — его знаю. Оно каким-то образом является частью меня.

Находясь в больнице и умирая, мой отец попросил нарисовать это. Я сделала это, конечно же, и повесила над его больничной койкой, чтобы он мог видеть её лёжа.

В очередном приступе бреда от лекарств он сказал мне, что это Поля Умиротворения, место рая в египетской мифологии.

Мой отец, инженер и антрополог-любитель.

После похорон я убрала картину в гараж моей матери. Я не могла смотреть на неё, даже представлять его после того, как он умер.

Однако это место продолжает жить. Я не могу сбежать из него.

Травы переливаются под моими ногами, прокатываясь по холму как океанские волны. Холодный ветер колышет их рябью, покачивающиеся дикие цветы создают мозаику из пыльно-розовых и пурпурных тонов в резком, чистом воздухе, и я осознаю все ясно, так ясно, как никогда в жизни. Укрытые снегом горы маячат над тем местом, где я стою — зазубренные и неотёсанные, и невероятно неподвижные.

Те горы обладают собственным присутствием, даже отдельным от неба и возвышающихся облаков. Я чувствую себя иначе просто при взгляде на них, как будто моё сознание здесь движется быстрее.

Он тянет меня, поворачивает мою голову.

Он стоит там, одинокий, смотрящий на те же самые горы.

Его высокий силуэт абсолютно неподвижен.

Он тоже принадлежит этому месту. Как принадлежал мой отец, как принадлежу я. Эти горы — его горы, в той же степени, в которой они мои.

Кажется, он меня не видит, но я чувствую его всюду вокруг себя, словно я смотрю на него через него, как будто я и внутри него тоже.

Это место каким-то образом является частью него.

Мы — тоже часть него.

* * *

… Я иду по коридору с высокими потолками. Место сменилось так плавно, так совершенно без огласки, что я поначалу даже не задаюсь вопросом, где я.

Я не задаюсь вопросом, как я сюда попала.

Коридор выстелен коврами, отделан темными деревянными панелями, которые кажутся антикварными и отполированы до лоснящегося блеска. Лампы свешиваются с потолка через регулярные интервалы, они сделаны из хрусталя и железа. Они моргают, когда я прохожу мимо, но я здесь призрак; мои руки скользят сквозь стены.

Яркие цветные картины украшают стены из тёмного дерева. Я слежу за ними глазами — белые мужчины на мускулистых конях, в духе Вагнера с лёгким намёком на Вальхаллу. Выражения лиц всадников зеркально вторят друг другу — суровые, но мудрые, непреднамеренно карикатурные.

Через открытый дверной проем резкий, эмоциональный голос говорит поверх треска древнего радиоприёмника.

Слуги стоят вокруг него. Они меня не замечают, но я узнаю голос, даже понимаю слова, хотя в реальном мире я не знаю немецкого.

«Бог знает, что я воистину хотел мира…»

Впереди приглушенные звуки вечеринки манят к себе.

Скрипучие слова мужчины необъяснимо тянут меня.

«… Мы были вынуждены сражаться. Перед лицом столь злобного умысла я не могу сделать ничего, кроме как защищать интересы Рейха теми средствами, которые, слава Богу, имеются в нашем распоряжении…»

Голоса из комнаты в конце коридора становятся громче. Я слышу смех, перемежающийся бормотанием разговоров, некоторые из них дребезжащие и невнятные, кажущиеся по звучанию пьяными.

Дверь распахивается.

Звуки на мгновение становятся громче, затем глохнут, когда дверь медленно захлопывается.

В мою сторону шагает группа мужчин, одетых в униформу.

Радио все ещё слышится в моих ушах.