Шум и ярость

«Я не за то ударил что целовалась». Локти девичьи в пятнадцать лет. Отец мне: «Ты глотаешь точно в горле у тебя застряла кость от рыбы Что это с тобой» Напротив меня Кэдди за столом и не смотрит на меня за то что ты с каким-то городским пшютиком вот за что Говори будешь еще Будешь Не хочешь сказать: не буду?" Алая ладонь и пальцы проступили на лице. Ага, не нравится тебе Тычу ее лицом в стебли трав впечатались крест-накрест в горящую щеку: «Скажи не буду Скажи»

А сам с грязной девчонкой целовался с Натали" Забор ушел в тень, и моя тень в воду. Опять обманул свою тень. Я и забыл про реку, а улица берегом ведь повернула. Влез на забор. А девчушка — вот она, жмет к платьицу свой хлеб и глядит, как я спрыгиваю.

Стою в бурьяне, смотрим друг на друга.

— Что ж ты не сказала мне, сестренка, что живешь у реки здесь? — Хлеб уже проглядывает из обертки, новая нужна бы. — Ладно, так и быть, доведу тебя, покажешь, где твой дом. с грязной девчонкой с Натали. Идет дождь и в пахучем высоком просторе конюшни нам слышно как он шелестит по крыше

«Здесь?» дотрагиваюсь до нее

«Нет не здесь»

«Тогда здесь?» Дождь несильный но нам ничего кроме крыши не слышно и только кровь моя или ее шумит

«Столкнула с лесенки и убежала оставила меня Кэдди гадкая»

«Кэдди значит убежала А ты здесь ушиблась или вот здесь?»

Шумит Семенит под локтем у меня, блестит своей макушкой чернолаковой, а хлеб все больше вылезает из обертки.

— Скорее домой надо, а то вся бумага на хлебе порвется. И мама тогда забранит. «А спорим я тебя поднять могу»

«Не можешь я тяжелая»

«А Кэдди куда убежала домой из наших окон конюшни не видно Ты пробовала когда-нибудь увидать конюшню из»

«Это она виновата Толкнула меня а сама убежала»

«Я могу тебя поднять смотри как»

Ох Шумит ее или моя кровь Идем по легкой пыли, бесшумно, как на каучуке, ступаем по легкой пыли, куда косые грифели солнца вчертили деревья. И снова ощутимо, как вода течет быстро и мирно в укромной тени.

— А ты далеко живешь. Ты прямо молодчина, что из такой дали сама в город ходишь. «Это как бы сидя танцевать Ты танцевала когда-нибудь сидя?» Слышно дождь и крысу в закроме и давний запах лошадей в пустой конюшне. «Когда танцуешь ты как руку держишь вот так?»

Шумит

«А я танцуя так держу Ты думала у меня не хватит сил поднять»

Шумит кровь

«А я держу я так танцу то есть ты слышала как я сказал я сказал»

Шумит ох Шумит

Дорога стелется безлюдная и тихая, и солнце все ниже за листвой. Тугие косички на концах стянуты малиновыми лоскутками. Угол газеты отлохматился, на ходу болтается, и выглядывает горбушка. Я остановился.

— Послушай-ка. Ты правда живешь там, дальше, куда ведет эта дорога? Мы прошли уже милю, а домов ни одного не видно.

Смотрит на меня черным, таинственным, дружеским взглядом.

— Да где же твой дом, сестренка? Верно, в городе там позади остался?

В лесу пташка где-то за косым и нечастым солнечным накрапом.

— Твой папа, верно, тревожится, где ты. И попадет же тебе, что не прямо домой пошла с хлебом.

Пташка опять просвиристела невидимкой свой однотонный звук, бессмысленный и многозначащий, замолчала, как ножом отрезало, и опять пропела, и где-то вода течет быстро и мирно над тайными глубями — неслышная, невидная, лишь ощутимая.

— Ах, будь оно неладно. — Пол-обертки оттеребилось уже и болтается. — Проку все равно от нее никакого — отодрал лохмот и бросил на обочину. — Пошли, сестренка. Придется в город возвращаться. Мы берегом пойдем сейчас обратно.